Салихат - Наталья Елецкая

– Завтра утром иди на родник за водой. Там повидаешь своих подруг и пригласишь на чай. Мы с Загидом уезжаем на целый день, никто мешать вам не будет. Только смотри, не набирай полные ведра!

Не в силах скрыть радости и благодарности, прижимаюсь к мужу, его борода колет мне щеки, он смеется. Вот так, мне даже не пришлось просить, а ведь со дня свадьбы я все думала, как бы это сделать, чтобы не разозлить его.

Ночью я особенно сильно стараюсь доставить Джамалутдину удовольствие, и он шепчет мне такие слова, которые я никогда, ни за что не повторю вслух.

* * *

На другой день из мужчин в доме остался один Мустафа, но и он после завтрака ушел в школу и в мечеть до самого вечера. Агабаджи в своей комнате оправляется после родов, еду ей носит Расима-апа. Из-за двери слышно попискивание младенцев. Слава Аллаху, обе девочки живы. Я поскорей заканчиваю утренние дела, сердце заходится от страха: а ну как Расима-апа не позволит выйти за ворота? Вдруг Джамалутдин, уезжая, не сказал ей, что разрешил мне сходить на родник? Пока раздумываю, как бы подступиться к Расиме-апа, она сама подходит, когда я за домом развешиваю белье, и, швырнув мне под ноги ведро, молча уходит. Я хватаю ведро и спешу к воротам, опасливо озираясь на дом, но за занавесками никакого движения.

Открываю калитку и выхожу на дорогу. Это так странно после четырех месяцев заточения. На мне вязаная кофта, которая плохо спасает от ветра. По небу бегут тучи, солнца нет третий день подряд. Того гляди, зарядят осенние дожди, а теплой куртки у меня нет, придется просить у Джамалутдина.

Надо спешить, и не только потому, что Расима-апа запомнила время моего ухода. За водой обычно ходят рано утром и перед обедом, а потом уже только вечером, так что скоро на роднике никого не останется. Он недалеко, надо только подняться на некрутой пригорок. Там, под старыми деревьями с высохшими стволами, в любую погоду стоит очередь из женщин, которые болтают и ждут свой черед набрать ледяной и чистой, как слеза, воды.

Издали пытаюсь понять, кто там, у родника? Вижу четыре закутанные фигуры, но лиц не рассмотреть. Спешу, тороплюсь по разбитой дороге, не обращая внимания на грязь, не успевшую засохнуть после недавнего дождя. Как я хочу увидеть Жубаржат! Обнять ее, узнать, как мои братики и сестрички. Но Жубаржат среди женщин нет. Воду набирает Арувджан-апа, за ней стоит, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, Фаиза Акифова. Она только весной вышла замуж, ей на тот момент двадцать шесть стало. Отец думал, уже не удастся сбыть ее с рук, но нашелся покупатель, хромоногий вдовец, так что Фаиза с тех пор ходит гордая, задрав длинный нос, будто в том, что старой девой не осталась, целиком ее заслуга.

Вот Фаиза отходит в сторону, и я вижу свою подружку Генже. Она с младшей сестрой, Гульзар, вдвоем-то можно больше воды унести. Генже звонко смеется, показывая белоснежные зубы, они у нее так и сверкают на смуглом лице. Арувджан-апа хмурится, вот-вот сделает замечание. Негоже молодой девушке так себя вести, особенно когда неподалеку от родника прогуливаются парни. Знаю, почему Генже смеется. Один из парней – Фаттах, он давно ей нравится, и она все ждет, что он ее засватает, а Фаттах не торопится, только посматривает на Генже да скалит зубы.

Тут Генже видит меня и, бросив ведро и наплевав на приличия и на то, что о ней Фаттах подумает, кидается навстречу.

– Салихат, сестренка, мы думали, ты мертвая, слышишь, да?!

Она понимает, что сказала глупость, и поспешно добавляет:

– Ведь со свадьбы тебя не видать, слухи всякие ходят, будто тебя в доме держат, никуда не пускают. Скажи, как ты, только скорей, моя очередь подходит. Если вовремя домой не приду, отец прибьет, да!

Гульзар делает сестре отчаянные знаки, но та отмахивается, в нетерпении теребя меня за кофту. Я рада видеть Генже, но тут долго стоять нельзя, да и холод проникает в самые кости.

– Все расскажу, Генже. Вот что, ты приходи ко мне сегодня после обеда попить чая.

Генже глядит, словно не веря, что я это всерьез. На ее лице такой страх, что мне становится смешно.

– Правду говорю, можешь прийти, муж позволил, его дома сегодня нет.

– А, ну тогда приду! – Она снова улыбается. – Вот только отец уйдет, у матери спрошусь хоть на часок. Больше нельзя, за малышами надо смотреть.

– И про Мину не забудь, захвати ее с собой.

– Да ведь Мины нет.

– Вай, что говоришь? Умерла, да?!

– Аллах с тобой, живая! Засватали ее, свадьба сразу после поста, вот она и сидит дома, так что считай, нет ее… Набери и мое ведро! – Это она сестре.

– А кто засватал? Не Хайрулла ли Ширханов, на которого она заглядывалась?

– Ай, нет. – Генже мрачнеет. – Хайрулла в город подался, на заработки, говорят, сейчас он уже в России. А там спутается с русской потаскухой и останется насовсем, не он первый, да ты сама знаешь. Как Хайрулла уехал, старый Эмран-ата сразу тут как тут. Вот как ждал, поняла, да? Мина плакала, в ногах у отца валялась, да только он ее избил и в чулане замкнул. Не выпускает.

Генже начинает всхлипывать, ей уже плевать, что Фаттах может услышать, а может, она как раз хочет, чтобы он услышал. Вдруг он тоже уедет в Россию, а неженатых парней в селе почти не осталось, одни вдовцы да те, кто вторую жену взять хочет. Есть такие, кто не разводится, а просто берет еще одну, хотя официально это запрещено. Да только кто в наше село сунется, чтобы порядок навести?

Мне становится не по себе, как подумаю о том, что красавица Мина достанется уродливому Эмрану-ата, похоронившему в прошлом году вторую жену, которая померла от старости. У него уж и внуки подрастают, как же бедняжка Мина с ним станет жить? Но некогда раздумывать над судьбой подруги, домой пора. Подставляю ведро под струю, она тонкая, ждать долго. Говорю Генже:

– Скажи, видишь ли ты Жубаржат? Здорова она? Ходит сюда?

– Ай, вижу, сестренка, почти каждый день вижу. Ничего, здоровая, только страсть какая худая, вот будто совсем ничего не ест, да. Про тебя спрашивала, не слышала ли я какие новости, но я сказала: «Не слышала, Жубаржат, да и тебе-то лучше знать, все-таки ты за отцом Салихат замужем».

Мне сразу такое облегчение! Значит, с Жубаржат все хорошо, раз на родник ходит. Дожидаюсь, пока ведро наполнится наполовину, и спешу обратно. За месяцы, что живу с Джамалутдином, отвыкла ходить на родник. Забыла, какое ведро тяжелое, а ведь до свадьбы таскала полные ведра на другой конец села. Железная дужка больно врезается в ладонь, каблуки туфель попадают в выбоины на разбитой дороге. Я теперь хожу не в резиновых галошах, а в настоящих туфлях, какие раньше лишь по праздникам надевала. Напоминаю сама себе городскую фифу, которая черной работы в глаза не видела. Хорошо, никто навстречу не попался, не то разнесли бы весть, что Салихат Азизова совсем от работы отвыкла.

Вхожу во двор, и Расима-апа тут как тут – брезгливо заглядывает в ведро, где на дне плещется вода, и велит ощипать кур, которым она только что свернула головы. Это мне наказание за поход к роднику. Расима-апа знает, что хуже для меня занятия нет, особенно сейчас, когда я от плохих запахов впадаю в дурноту. Но я так рада, что смогла отлучиться из дома и что скоро придет Генже, что безропотно выполняю ее поручение, и позже пеку чуду с курятиной, хотя самой есть их не хочется.