Салихат - Наталья Елецкая

Сынок такой маленький и хрупкий, что кажется почти невероятным, что он когда-нибудь превратится во взрослого мужчину. У него появятся братики и сестренки, но, сколько бы детей ни послал Всевышний, первенец навсегда останется самым любимым и желанным ребенком.

Должно быть, я задремала – проснулась от скрипа отворяемой двери. Малыш на моих руках, отяжелевший и теплый, закряхтел, не открывая заплывших глазенок. Я перекладываю его с одной руки на другую и только потом смотрю, кто потревожил наш покой. Это Джамалутдин. Вид у него слегка растерянный, будто он не знает, что ему надо сделать и что сказать.

– Как ты? – спрашивает он.

– Хорошо.

Голос у меня хриплый – наверное, повредила что-то в горле, когда, не сдержавшись, кричала во время особенно сильных схваток.

Джамалутдин осторожно берет младенца. В его руках тот кажется крошечным. Я на миг зажмуриваюсь, боясь, что Джамалутдин или уронит ребенка, или сломает ему что-нибудь. Но муж, не боясь, уверенно поднимает сына и говорит:

– Добро пожаловать в этот мир, Джаббар!

Имя нашему сыну выбрано. Пожалуй, оно вполне ему подходит[6]. Про себя повторяю имя на все лады, пока Джамалутдин рассматривает ребенка, поворачивая его так и эдак. Похоже, он остался доволен. Положив запищавшего кроху в колыбельку, Джамалутдин садится перед кроватью на корточки и, достав из кармана футляр, открывает и показывает мне – внутри серьги и кольцо из золота с рубиновыми камнями.

– Ай, красиво! – восхищенно шепчу я, приподнявшись.

– За каждого сына будешь получать такой подарок. Клянусь, заслужила!

Не за дочерей – за сыновей только… Да и правда, кто благодарит жену за девочек? Поэтому согласно киваю, а потом закрываю глаза. Хочется спать. Чувствую, что Джамалутдина рядом уже нет. Входит Расима-апа, меняет подо мной простыни и дает пить. Мне неприятны ее прикосновения, но я не могу ей помешать, сил совсем не осталось.

Джаббар начинает плакать, и я прикладываю его к груди. Он жадно сосет пока еще пустую грудь, больно сжимая деснами набухшие соски. Я нежно целую его лобик и спутанные темные волосенки, вспоминая, как держала на руках своих новорожденных братьев – я не испытывала к ним того, что испытываю сейчас. В который раз благодарю Аллаха за ниспосланное мне счастье, а потом, осторожно положив малыша рядом, засыпаю.

Следующие два дня такие долгие! Я встаю только в уборную или покачать колыбельку. Расима-апа приносит поесть, а в остальное время я или сплю, или смотрю в стену, отчаянно скучая по мужу. Мне нельзя быть с ним в течение всего нифаса, сорока дней после родов. Когда Джаббарик просыпается, я даю ему грудь, меняю пеленки и снова укачиваю.

Один раз заходит Агабаджи. Она поздравляет меня с сыном, а у самой в глазах холод и на губах нет улыбки. Судя по всему, Загид заставил ее прийти. Не дожидаясь моего ответа, она спешит уйти, положив руки на округлившийся живот. Ей рожать в сентябре. Я рада, что Агабаджи так быстро ушла. Каждый раз, как смотрю на нее, вспоминаю Диляру и тот день, когда видела ее в последний раз. Конечно, Агабаджи не виновата в гибели Диляры, но я помню взгляд, полный ненависти, которым она одарила мою сестру. Агабаджи и слезинки по ней не проронила, это уж точно. Полгода уж прошло, а все никак не могу забыть. Назар, говорят, присматривает себе новую жену, только у Агабаджи уже есть муж, так что надеяться ей не на что. Да и посмотрела бы она теперь на калеку? Говорят, он совсем страшный, лицо все обожженное, и рукав рубахи заправлен за пояс штанов.

Я впервые, как себя помню, лежу и бездельничаю, ведь я ни разу ничем не болела. Интересно, что сделал бы со мной отец, если бы увидел днем в кровати? Разве роды уважительный повод, чтобы лежать? Жубаржат – та почти сразу вставала и шла готовить обед. С Алибулатом получилось по-другому, поэтому отец и разозлился на нее так сильно.

Как-то там Жубаржат? Ничего я о ней не слышала с тех пор, как Диляра про нее рассказала. Даже если мачеха умерла от побоев, никто мне не скажет. Про Диляру Джамалутдин долго молчал – боялся, что ребеночек раньше срока выйдет. А когда признался, сказал: «Твоя сестра уже похороненная, забудь!» У нас не принято, чтобы женщины ходили на похороны. Мужчины заворачивают мертвое тело в ковер и относят на кладбище. Женщины могут дома поплакать, пока мужчины не вернулись. А после уж никаких слез, ничего. Так и я, узнав про Диляру, плакать не стала. Забилась в укромное место и посидела немного, закусив рукав кофты, чтобы не завыть от горя. Потом встала и пошла обед готовить.

Со смертью сестры будто еще одна ниточка порвалась, которая меня с родным домом связывала. Маму я не помню, придется и про Диляру забыть. Если Жубаржат предстанет перед Всевышним… что ж, забуду и про нее. Теперь в моей жизни только Джамалутдин и Джаббар, пока новые детки не появились.

Через неделю после рождения Джаббара я уже полный день работаю по дому, и Расима-апа очень этим довольна. Агабаджи снова прикидывается больной, у нее это в привычку вошло. Мне легко без большого живота, который в последние месяцы мешал наклоняться и поднимать тяжелое. Кровь уже почти не течет, боль и страх, пережитые при родах, вспоминаются смутно, картинка того дня блекнет и скоро исчезнет совсем. Джаббар, мой ненаглядный сыночек, хорошо кушает, много спит и не доставляет хлопот, одну только радость. Налюбоваться на него не могу, при каждой возможности ищу в крохотном личике черты Джамалутдина и, когда нахожу, радуюсь еще больше.

Чувствую, что отношение ко мне Расимы-апа изменилось. Она по-прежнему ворчит, если я что не по ней делаю, но в глазах что-то вроде уважения появилось. Тетка Джамалутдина понимает, что, родив мальчика, я по-настоящему вошла в семью, и непросто будет теперь вернуть меня отцу, чем она грозилась в первые месяцы. Агабаджи, разочаровав мужа двумя девочками, хоть и не совсем лишилась расположения Расимы-апа, но перестала пользоваться послаблениями, которые раньше ей выпадали. Видимо, не нарадуется, что так скоро опять понесла, теперь у нее вся надежда на рождение сына.

Дочками Агабаджи почти не занимается. Когда малышки, ползая по полу, хватают мать за подол юбки, она раздраженно отцепляет крохотные пальчики, а то еще и ногой наподдаст и меня при этом не стесняется. Агабаджи шлепает их, хотя близняшкам нет и восьми месяцев. Когда Айша и Ашраф начинают лопотать, у Агабаджи на лице такое выражение… Стань они немыми, и она спасибо скажет. Мне жаль малышек, поэтому, когда Агабаджи не видит, я тайком ласкаю их, вытираю сопливые носы и меняю штанишки. Они так и льнут ко мне, приходится в присутствии матери не подпускать их близко и не позволять ластиться, не то им достанется – за Агабаджи не заржавеет.

Джамалутдин снова уехал, но для меня привычное дело, что он бывает дома лишь полмесяца, а остальные дни проводит неведомо где. В этот раз, правда, он взял с собой не только Загида, но и Мустафу, хотя тот не хотел ехать. В доме остались одни женщины, если не считать малыша Джаббара. Вот поэтому я и удивилась, когда наутро после отъезда мужа и пасынков Расима-апа велела мне идти на мужскую половину. Зачем, если накануне я там все вымыла-вычистила?