Салихат - Наталья Елецкая

Диляра кусает губы, смотрит в сторону и нехотя добавляет:

– Отец бьет ее.

– Так и нас бил, вот новость.

– Не так, как нас. – Сестра поднимает взгляд, в ее глазах застыли слезы. – Ох, Салихат! Боюсь я за нее. Как бы чего не вышло…

– Чего не вышло? – Страх внутри поднимается, прямо из живота к горлу, не дает дышать нормально. – Или не все говоришь, да?

– У Жубаржат ноги все синие и спина… Только лицо чистое, а под одеждой… – Диляра зажмуривается и трясет головой.

– Откуда знаешь?

– Мне по надобности приспичило, а в уборной Жубаржат – платье оправляла, не успела прикрыться, когда я вошла. Она сначала отпиралась, потом заплакала и просила, чтобы я никому…

– Ай, как плохо. Надо ее родителям сказать или брату!

– Да они забыли уже, что она жила с ними когда-то.

Диляра права. Никакой отец не вступится за замужнюю дочь, если ту муж бьет, скажет – сама виновата. А братья ее всегда на стороне отца. Сестры для них что занозы, от них одни неудобства. От ужаса, что Жубаржат может умереть от побоев, я холодею.

– Что не так она делает? Разве перечит ему? Разве плохая жена? Скажи! – требую я у сестры, как будто она в ответе за поступки отца.

– Ничего не знаю. – Сестра решительно обрывает разговор, который ей не по душе. – Ай, зачем только тебе сказала. Жубаржат сама разберется. А то у нас больше забот нет, как о ее синяках думать.

– Тебе она никогда не нравилась.

– Глупости говоришь. Она нам заместо матери была, заботилась о нас. Только я не хотела к ней привязываться. Знала, выйду замуж – потеряю всех, кого люблю. Мать умерла, Джамилю отец выгнал, еще и Жубаржат пришлось бы от сердца отрывать? Так что я сразу решила: люблю только тебя, коли ты моя сестра.

Я обдумываю ее слова и соглашаюсь. Женщине ничего не принадлежит, даже ее дети. Все, что она видит, трогает и носит – собственность мужчины, который над ней главный: отца, брата или мужа. Женщина владеет чем-то только до тех пор, пока мужчина не решил, что теперь будет иначе, и не отнял детей, или украшения, или одежду – чаще всего в наказание за проступок. Но бывает такой муж – и без проступка накажет. Девушка, едва ее сосватали, считай, теряет и родителей, и сестер с братьями, даже если жених живет в соседнем доме. Так что в словах Диляры много мудрости. Она старше всего на год, а какая взрослая!

– Ты сама как? Давай скажи. – Диляра нетерпеливо дергает меня за рукав. – Мне ведь спешить надо, Назар не велел задерживаться. Нам обратно с Шомаевыми возвращаться, не дождутся нас – придется пешком идти.

Говорю Диляре, что живу хорошо, что муж мною доволен, потом сообщаю главную новость. Я уже могу не краснеть, когда рассказываю о ребеночке. Диляра рада, ей самой рожать в следующем месяце. Надеюсь, все пройдет хорошо, ведь мы вряд ли скоро увидимся. Перед тем как уйти, Диляра выпивает еще одну чашку чая. Когда я ее проводила почти до дверей, вдруг появляется Агабаджи. Судя по всему, она не знала, что у меня сестра в гостях, потому что встала как вкопанная и смотрит на Диляру, не мигая. Диляра тоже смотрит, и лицо у нее при этом странное: насмешливое и снисходительное. Так они стоят минуту или две, а потом Агабаджи разворачивается и уходит.

– Ты не обращай внимания, – растерянно говорю я Диляре. – Она всегда такая.

– Ох, как же не хотелось с ней встречаться. – Диляра досадливо морщится, с трудом натягивая пальто, которое ей тесно.

– Не понимаю, что с Агабаджи. Я ничего плохого ей не делала.

– Ай, сестренка, глупая ты! – Диляра улыбается. – Агабаджи родом из Назарова села. Нравился он ей, замуж за него хотела. А Назар за меня посватался, понимаешь теперь?

Да, теперь понимаю. Если бы Диляра раньше сказала, я бы по-другому вела себя с Агабаджи. А теперь уж поздно, нам не подружиться.

Сестра уходит, и дом снова погружается в тишину.

Я еще не знаю, что видела ее в последний раз. Когда они с мужем поедут обратно, водитель потеряет управление на скользкой дороге, машина перевернется, и Диляра, не пристегнутая ремнем, погибнет. Назар останется жив, но выйдет из больницы без руки и с обезображенным лицом. Обо всем этом Джамалутдин расскажет мне только через два месяца, когда могилу Диляры уже заметет снегом.

Я держу на руках своего сына. Ему всего час от роду, и с трудом верится, что это и правда он – мой малыш, устало дремлющий после трудного пути. Я любуюсь крохотными пальчиками, темным пушком в том месте, где позже будут брови, и прядками влажных волосиков. Я совсем не чувствую усталости и боли, хотя простыня подо мной намокла от крови. Мне странно, что я не умерла от мук, силу которых раньше не представляла. Но я готова терпеть и большую боль, лишь бы появлялось на свет очередное дитя.

За распахнутым окном теплый майский день. Со двора доносятся ритмичные звуки – это Агабаджи отбивает валиком белье. Я перестала ориентироваться во времени, с тех пор как ночью проснулась от необычных ощущений в пояснице. Время, помноженное на боль и страх, тянулось так медленно, казалось, с начала родов прошло два дня, а то и целых три. Я почти не помню, что говорила и делала Мугубат-апа, но она определенно была здесь, командовала мною, как раньше командовала Агабаджи, и я выполняла все, что она велела. В комнате была Расима-апа, она стояла в отдалении, не приближаясь к кровати, и наблюдала за моими муками. В какой-то момент я очутилась в липкой темноте, где было страшно и одновременно хорошо, но властный голос Мугубат-апа заставил меня вернуться обратно.

Расима-апа хотела забрать уснувшего ребенка, чтобы положить в колыбельку, но я не отдала. Так крепко в него вцепилась, что пришлось бы отрывать малыша силой, чтобы унести. Испугалась: вдруг он исчезнет, пока я сплю, и, когда проснусь, его уже не будет? Расима-апа пробормотала что-то насчет головы, которая не в порядке, и ушла, а я стала ждать Джамалутдина.

Конечно, ему сразу сказали про сына. Но я не слышала ни выстрелов из ружья, ни радостных криков во дворе. Может, Джамалутдин и вовсе уехал по делам, не дождавшись окончания родов. Ведь это не первенец для него, глупо ждать восторга и волнения от такого сдержанного человека. Когда начались схватки, Джамалутдин зашел в спальню, сказал, что уже послали за Мугубат, и ушел. Ни слова ободрения, ни ласкового взгляда, ни тревоги на лице. С той минуты я его больше не видела, но даже во время сильных приступов боли не забывала, что он в доме, и старалась сдерживать крики, как это делают наши женщины испокон веков.

И вот чудо свершилось. Теперь я буду неустанно благодарить Аллаха за безграничную милость Его. Я еще не знаю, как зовут малыша, это решит Джамалутдин. Мне страшно, что сынок может умереть от неведомой детской болезни или просто потому, что многие новорожденные умирают. У одной соседки умерли подряд трое (и как только она не сошла с ума от горя), но потом она родила еще одного, и он остался жив.