Кольдиц. Записки капитана охраны. 1940–1945 - Рейнхольд Эггерс

Ходили слухи, что поляки часто устраивали друг над другом нечто вроде военного суда, но все свои разногласия они всегда держали при себе. Мы слышали, что после войны должны были состояться дуэли, но не знали самих спорщиков, а потому не могли «разделять и властвовать»!

Голландцы «укращали» своих офицеров «комнатными арестами», но это была вполне обычная процедура, и мы не имели возможности в своих целях использовать раздраженных младших офицеров.

В 1944 году наиболее недисциплинированных младших офицеров поместили в «гетто». Эта группа британских «активистов», в сущности, была известна как «бельгийцы» и гордилась этим. Они вели себя вызывающе по отношению к представителям британской компании и были бельмом в глазу собственного старшего офицера. Но ни разу нам не удавалось извлечь пользы из этих подразделений внутри пяти национальных групп в лагере, о чьих разногласиях мы лишь подозревали.

Существовало только две возможные силы между нами и пленными армии союзников. Это были враждебность к большевизму и общие достижения в культурных или технических начинаниях. У нас имелась пара добровольцев, желающих отправиться на антибольшевистский фронт, но, поскольку эти люди прослыли закоренелыми беглецами, им не доверяли. Они явно искали безопасного способа преодолеть первое препятствие на пути к свободе – кольцо вокруг замка.

В итоге ОКБ поручило безнадежную задачу пропаганды мне, и ближе к концу войны я добился скудного посещения своих лекций по истории Германии с особым акцентом на Реформацию, литературу, науку и так далее. Однажды я спросил одного из британских офицеров, почему он ходил на мои занятия, и получил следующий ответ: «Ну, я думаю, мне бы понравилось служить в армии оккупантов, а ваши лекции представляют собой уроки немецкого языка». Я раздавал им экземпляры «Research and progress», очень хорошего технического издания, которое мы выпускали на английском и французском языках. Во всяком случае, то, чем занимался я, вполне годилось для привлечения внимания заключенных – первый шаг во всякой пропаганде.

На протяжении ряда лет я показывал фильмы в театре замка, но во время сеансов по всякому поводу раздавались крики «пропаганда!». Несколько раз мы водили группы пленных в городской кинотеатр. Перед выходом с территории лагеря все подписывали обычное обязательство «не бежать, не осуществлять подготовку к побегу и не наносить вред германскому рейху», но каждый раз происходили потасовки, и в итоге управляющий кинотеатра заявил: «Чтобы я больше их тут не видел, с меня довольно».

Британцам несколько раз разрешали использовать городской футбольный стадион. О, что за колонна маршировала – да, маршировала – через город! Ничего похожего на сборище, каждый день после обеда хлюпавшее по грязи в парк и обратно. Первоклассная выправка, сапоги начищены, бесплатный шоколад для детишек, громогласный, здоровый энтузиазм во время игры в регби. Правда, подобные футбольные «выходы в свет» длились не долго: вскоре мы стали жертвами великолепного спектакля контрпропаганды, поставленного главным образом нами самими. А потому мой успех как офицера пропаганды (и я признаю это) оказался на 100 процентов нулевым.

Дух Рождества и Нового 1942 года потихоньку рассеивался. По обеим сторонам проволоки люди радовались солнцу и снегу. ЛО-1 отправился в отпуск на выздоровление. Я занял его место. Может быть, этот туннель, неизменно отравлявший нам жизнь, обнаружится под моим носом? Не могло быть и речи о закрытии «сезона побегов». На самом деле до самого конца, более четырех долгих лет, заключенные не дали нам ни одной передышки.

Первым видным событием нового, 1942 года, явился перевод группы из тридцати одного французского офицера в офлаг 4D, Эльстерхорст. Каким бы незначительным этот перевод ни казался, через две недели он поднял шум в рядах французской компании в Кольдице. Только один инцидент подпортил операцию.

Между Дёбельном и Ризой лейтенант Быкховец вылез из окна вагона и, пройдя по подножке, очутился в безопасном месте между вагонами. Однако, когда он лез вдоль поезда, его заметили двое часовых и последовали за ним по скользким ступеням. Был сильный мороз. При их приближении Быкховец начал отступать, и в итоге все трое оказались на амортизаторах в самом конце поезда. Быкховец решился прыгать. Конвоиры просто ждали, когда поезд остановится и они смогут его схватить. Поняв, что, если он спрыгнет, конвоиры спрыгнут тоже и побег так или иначе не удастся, Быкховец остался на своем месте. Когда поезд остановился, он снова стал пленником.

7 января мы обнаружили пропажу четырех офицеров. Пропавшими оказались два голландских лейтенанта Лютейн и Донкерс и двое британцев, Нив и Хайд-Томсон. Их старшие офицеры с радостью и крайне неожиданно назвали нам их имена, тем самым избавив нас от хлопот самостоятельно выяснять, кто именно бежал. Как подозрительно! Как же чертовски уверены они должны были быть в себе и своем потайном убежище! И ни одного намека на подозрение среди нашего кольца караула.

Мы провели еще один из наших особых обысков – с десяти часов утра до двух часов дня. Все это время более 500 пленных оставались во дворе на морозе. Шум был таким громким, непрекращающимся и таким угрожающим, что сам крайслейтер[39] позвонил из города и спросил, что происходит. Он сказал, что городские жители начинали сердиться! Но мы ничего не нашли. Тигр и его собаки обошли вокруг замка вдоль по верхнему краю парка, ища выход из туннеля или следы на снегу. Никаких следов. Нам не везло.

К тому времени ОКБ начало беспокоиться. Они начали спрашивать о «вынутом грунте» из туннеля, о котором мы сообщали на протяжении нескольких недель. Они забрасывали нас вопросами и советами. Однажды ночью они позвонили и поинтересовались: «Там ли Ромилли? Там ли Эмиль?» Мы послали унтер-офицера из полицейского отряда к его камере. «Да, он здесь. Нет, это не кто-то другой на его месте. Нет, это не манекен. Мы вошли и разбудили его». Пытаетесь поймать нас, а?

Через пять дней мы отыграли одно очко. Железнодорожная полиция в Ульме пропустила двух подозрительных голландских электротехников 8-го числа, в день после бегства из Кольдица. Но когда тем же поездом в то же время на следующий день прибыли еще двое, также направляясь в Туттлинген, полиция расспросила их немного более тщательно и в итоге сообщила нам, что задержала лейтенантов Хайд-Томсона и Донкерса и что мы можем их забрать. Нив и Лютейн благополучно перебрались через швейцарскую границу.

Через несколько дней я увидел, как наш Эмиль бегает по двору. Я не замечал, чтобы Ромилли проделывал подобные упражнения раньше.

«Что это значит? – шутливо спросил я. – Тренируетесь?»

«Ага! – ответил он. – Когда настанет моя очередь отправиться в путешествие, я должен быть в форме».

«Разумно, – подумал я. – Если Ромилли тоже собирается бежать, выход должен быть внутри замка, а не внизу в парке. Ромилли никогда не покидает двора замка».

На самом деле этот выход мог найти только старший дежурный офицер, которым в то время был я, с помощью фельдфебелей, Муссолини и Диксона Хоука, ответственных за ординарцев и повседневные работы в помещениях и дворе заключенных. Это был наш мир. Мы знали о нем больше, чем кто-либо другой. Просто надо было что-то делать. Комендант и офицер службы охраны паниковали.