Хлопушка с прицелом - Евгений Игоревич Новицкий

и скажу, что завтра приступаем.

— Неужели все дали? — не поверила Галина. — На этих козлов и баранов?

— Я же тебе говорил, Галочка! — весело воскликнул Герман. — У них у всех глаза прямо загорелись, когда я это предложил… Никто даже не раздумывал — каждый сразу сказал: прекрасно, когда приступаем?..

— Ну вот, — улыбнулась Галина, — значит, удачно ты задумал с Маршаком. И о детективе жалеть нечего…

— Ах, да, — спохватился Герман, — как же с Виконтовым-то теперь быть?

— Оставь Виконтова на потом, — ласково сказала Галина, приблизившись к Герману. — Давай сосредоточимся на съемках. Мне тоже не терпится сыграть эту самую Кошку…

— Ты будешь самой изящной кошкой мирового кино! — закружился с ней на месте Герман.

— Мур-мяу, — подтвердила Галина.

40

Вот уже месяц продолжались съемки. Герман, увлеченный работой, и впрямь почти позабыл о Виконтове. По крайней мере, в разговорах с Галиной он его больше не упоминал.

А однажды случилось то, чего никак не ожидали ни Герман, ни Галина.

Герман бодро шел по мосфильмовскому коридору, направляясь в кабинет директора Владимира Сурина. С директором Герман хотел заранее переговорить о том, чтобы его фильму «Кошкин дом» дали первую категорию.

«Детское кино надо поддерживать, — проговаривал про себя Герман то, что он сейчас скажет Сурину. — И потом — это Маршак. Классик советской литературы. Картину по его произведению должен увидеть каждый октябренок, всякий пионер и любой комсомолец…»

Но в нескольких шагах от кабинета директора Герман замер. Он услышал доносящиеся оттуда голоса. Герман хотел было развернуться и зайти позже, но что-то заставило его подкрасться ближе к двери и, затаив дыхание, прислушаться.

Через несколько секунд он с удивлением понял, что директор ведет с кем-то разговор о нем, о Германе Графове.

— Можете говорить все по существу, товарищ майор, — услышал он голос Сурина. — От меня никто ничего не узнает. Почему вас интересует этот Графов?

— Сначала ответьте на мой вопрос, — сказал майор, голос которого показался Герману знакомым. — Какого вы о нем мнения?

Сурин шумно вздохнул.

— Герман Графов, — директор побарабанил пальцами по столу. — Знаете, я не ошибусь, если скажу, что Герман Графов — худший наш режиссер.

— Худший на всем «Мосфильме»? — уточнил майор.

— Во всей Москве, — поправил директор. — А возможно, и во всем Союзе.

— Зачем же вы его держите? — недоуменно спросил майор.

— Что значит «держите»? — усмехнулся Сурин. — Графов закончил соответствующее учебное заведение. У него диплом кинорежиссера. Мы взяли его на работу, и вот он работает. Просто так у нас не увольняют, как вы знаете.

— Значит, то, что он худший, это лично ваше мнение?

— Не только, — сказал директор. — Это более или менее общее мнение. Но я бы не сказал, что это меня так уж заботит. Кто-то ведь должен быть худшим. И без Графова, знаете ли, хватает у нас скверных режиссеров…

— Ну хорошо, вы невысокого о нем мнения как о профессионале, — подытожил майор. — А в человеческом плане?

— На брудершафт я с ним не пил, — строго ответил Сурин, — так что здесь ничего не могу сказать… А в чем, собственно, дело, вы можете объяснить?

— Могу, — ответил майор. — К нам в милицию поступило анонимное письмо относительно этого самого товарища Графова, режиссера студии «Мосфильм».

— То есть анонимка? — воскликнул директор. — А разве анонимки у нас принимают к сведению?

— Мы все принимаем к сведению, — строго ответил майор. — Конечно, мы не одобряем анонимных писем, но и не рассматривать их не имеем права. Довольно часто такого рода… послания помогают раскрыть преступление.

— Что вы говорите, — пробормотал Сурин. — И что, Графова в этом письме обвиняют в каком-то преступлении?

— Вас это удивляет? — спросил майор.

— Не то чтобы… Как я уже сказал, близко я с Графовым не знаком.

— Может быть, вы считаете, что работник кино не способен на преступление?

— Черт его знает, — хмыкнул Сурин. — Актеришка, конечно, способен. Такие случаи бывали. Но чтобы режиссер… Впрочем, режиссером того же Графова можно назвать с натяжкой, так что… Нет, ну а в чем все-таки его обвиняют?

— В убийстве, — отчеканил майор. — Даже в целой серии убийств.

41

Повисла тягостная пауза, после которой Сурин проговорил:

— Нет, товарищ майор, знаете, это уже слишком…

Милиционер усмехнулся:

— Стало быть, киношник на такое не способен. Это вы хотите сказать?

Директор шумно вздохнул:

— Не берусь судить, но Графов точно не способен.

— Вы же его плохо знаете.

— Достаточно для того, чтобы понимать, что он здесь ни при чем.

— Эх, товарищ директор, — протянул майор. — Если бы все было так просто… Если бы и вправду заранее можно было утверждать: этот способен, а этот — не способен… Такой подход значительно облегчил бы нашу службу. Но он, увы, не работает.

Сурин снова вздохнул:

— И скольких, по-вашему, человек убил Графов?

— Возможно, он никого не убивал, — ответил майор. — Но раз нам об этом заявили, пусть и в анонимной форме, мы обязаны проверить данную версию.

— Думаю, вы зря тратите время, — сказал Сурин.

— Искренне надеюсь, что вы правы и ваш режиссер невиновен, — сказал майор. — Ну что ж, всего доброго…

Стоящий за дверью Герман отшатнулся, понимая, что сейчас столкнется с майором нос к носу. К тому же он уже опознал этого милиционера. Это был тот самый майор Жаверов, который беседовал с ним в цирке после гибели Тефина.

Однако директор еще на некоторое время задержал Жаверова в своем кабинете. Герман, сделав два шага назад, все-таки продолжил прислушиваться.

— Товарищ майор, а кого, собственно, убили? — спросил Сурин.

— Нескольких кинорежиссеров, — спокойно ответил Жаверов.

— Вот как! — удивленно воскликнул директор. — И как же это, интересно, прошло мимо меня? — недоуменно добавил он.

— А я вам сейчас перечислю имена этих жертв. Жнейцер, Тефин, Хучрай, Мумунин, Оганисян.

— Генрих, — чуть слышно прошептал сам себе Герман в это мгновенье.

— Вы считаете, что всех их убили? — усмехнулся тем временем Сурин.

— А вы как считаете? — спросил майор.

— Да что тут считать… И так известно. Жнейцер покончил с собой, Тефина растерзали тигры, Хучрай скончался от сердечного приступа, Мумунин попал под машину, а Оганисян умер от рака.

— И тем не менее нельзя исключать, что их могли убить, — настаивал Жаверов.

— Очень любопытно, — усмехнулся Сурин.

— Вы зря смеетесь, товарищ директор, — строго сказал майор. — Возьмем самоубийство Жнейцера. Да, возможно, он по собственной воле принял яд, чтобы умереть. Но ведь его могли и отравить! Точно так же Тефина могли запереть в клетке с тиграми, а Мумунина намеренно сбить машиной…

— А Хучраю подстроить сердечный приступ?

— В анонимном письме говорится, что Хучрая до смерти напугали…

— Бред! — не выдержал Сурин. — Кто —