День гнева - Йонас Бонниер

Синдре хлопнул дверью и сразу изменился в лице.

– Садись, – велел он Кристине.

Она села.

– Я чувствовал это, – продолжал он. – На протяжении всей службы это чувствовали все, включая Эву, Пера и Ирму. В воздухе витало нечто, чему место где угодно, только не в церкви. Я быстро понял, в чем дело.

Синдре смотрел на нее:

– Дьявол отыскал лазейку в нашу общину. Никогда еще он не был так близко от всех нас и… от Эвы. Бог знает, что он теперь может с ней сотворить.

– Лазейку? – переспросила Кристина.

– Эта лазейка – ты, – кивнул Синдре.

У нее перехватило дыхание. До сих пор ее муж не был так прямолинеен. Он ходил вокруг да около, ограничивался намеками, косвенными обвинениями, но это…

– Я?

– Твое неверие перестало быть твоим личным делом. Мы уже обсуждали этот вопрос на пасторском собрании. Ты живешь неправильно, Кристина, и твоя гордыня не случайна. Ты не готова пройти этот путь с Господом.

– Я… я готова.

– Ты не веришь, как все мы, – покачал головой Синдре. – Ты не видишь ни сияния, которое окружает Эву, ни Господа, который грядет. Именно поэтому нечистый и свил гнездо в твоей душе и в твоем теле. И теперь он в тебе.

Кристина хотела ответить, но слова застряли в горле. Мятущиеся мысли вдруг остановились в голове, словно кто-то внезапно поставил сцену на паузу, и все возражения повисли в воздухе, бессильные и пустые.

– Во мне?

Это прозвучало глупо.

– Неужели поздно? – уже тише спросил Синдре. – Неужели уже не спасти?

Голос его был тверд. Кристина не поняла, обращается ли он к ней или непосредственно к Господу.

– Я думаю… – начала она. Слова висели в голове, как воздушные шары, и она отчаянно пыталась ухватиться хотя бы за одну ниточку. – Нет, еще не поздно.

Синдре остановил на жене долгий взгляд. В его глазах мелькнул огонек презрения, и Кристина не смогла сдержать слез.

– Нет, – наконец сказал он. – Еще не поздно. Мы будем за тебя молиться, и Господь, конечно, явит свою милость.

Кристина затаила дыхание.

– Помоги мне, – прошептала она.

Синдре не сводил с нее глаз. Он терпеть не мог слез.

– Ты должен помочь мне, – все так же шепотом продолжала Кристина. – Ты умнейший человек из всех, кого я знаю… и ты мой муж… Ты можешь помочь мне.

Синдре встал, повернулся к ней спиной и подошел к окну. До вечера было далеко, но сумерки уже сгустились. Свет фонарей лежал на мокром асфальте парковки бледными пятнами.

– Грядет день великой радости, – провозгласил Синдре. – Иисус к нам возвращается. Не этого ли столько столетий ждали христиане всего мира, не об этом ли молились? И вот теперь этот день совсем близок благодаря Эве и Кнутбю. Наконец все мы вернемся домой, и семья, которая так долго пребывала разделенной, воссоединится. Мы узнаем настоящую любовь, в сравнении с которой человеческие чувства покажутся смешными и жалкими.

Синдре продолжал глядеть в окно, словно различал в сгустившемся мраке контуры грядущего мира. А когда снова повернулся к Кристине, его лицо было печально:

– И ты хочешь этому помешать, Кристина?

Нет, она не хотела. Но в ответ только покачала головой, потому что что-то снова помешало словам вырваться наружу.

20

Она поднималась из подвала приходского дома, когда услышала наверху голос Синдре. Спускаясь, Кристина только слегка притворила дверь на лестницу, потому что боялась споткнуться в свете одной лишь тусклой подвальной лампочки.

Собственно, Кристина отправилась в подвал за новой порцией «Поммака». Всю неделю накануне родители спорили, стоит ли давать детям прохладительные напитки после утреннего праздника Люсии[7]. В конце концов Синдре решил, что пара-другая бокалов «Поммака» не нанесут особого вреда, с чем, однако, не все были согласны.

– Твои шафрановые булочки, Ирма, куда более верный путь к погибели, – пошутил Синдре, и Ирма зарделась от такого комплимента.

В итоге после шествия Люсии и утренника, – на котором Стаффан Сталледренг в колпаке звездочета напрочь забыл слова, но прекрасно сымпровизировал, чем привел публику в восторг, – весь «Поммак» разошелся в считаные минуты. Антон и Ирис, тоже задействованные в хоре, дергали мать за платье, выпрашивая угощенье. Наконец Кристина, взяв инициативу на себя, отправилась за добавкой. И пусть другие мамы думают что хотят.

В подвал можно было попасть из холла, через неприметную дверь сразу за той, что выходила во двор. Ею редко пользовались. Во всяком случае, плащи и шапки на крюках вдоль лестницы, а также сапоги и старые туфли под ними хранились здесь, сколько Кристина могла помнить. Похоже, о них просто забыли или же намеренно избавились от них таким способом.

Услышав голос мужа из холла по другую сторону подвальной двери, Кристина так и застыла на крутой лестнице. Пакет с бутылками сразу стал неподъемно тяжелым.

Голос Синдре звучал озабоченно, но спокойно и вполне дружелюбно.

– Ты же можешь, – сказал он.

– Я не знаю, – ответила молодая женщина, которую Кристина узнала не сразу.

– Верь мне, – продолжал Синдре. – Ты человек редкой чистоты.

– Я не знаю, – смущенно повторила женщина.

– Это не комплимент, Анна. Я всего лишь говорю то, что вижу. Именно поэтому я и решил посоветоваться с тобой.

Анна. В этот момент Кристина вдруг узнала женский голос, который принадлежал Анне Андерсон – девушке, отвечавшей за миссионерскую работу в Римбу. Это ее парня Кристина встретила в кафе возле Академической больницы.

– Не уверена, что могу давать советы пастору, – почти испуганно возразила Анна.

– Но я ведь спрашиваю не тебя, – уже мягче объяснил Синдре, – а Господа.

– Не уверена, что могу задавать вопросы Господу.

– Ты слышишь его, Анна. Я знаю, и Эва говорит то же. Если спросишь ты, он обязательно ответит.

Повисла пауза. Наверное, девушка кивнула, потому что Синдре продолжил:

– Я и моя жена оказались в трудной ситуации, Анна.

Ноги Кристины подкосились, бутылки звякнули, но Синдре с Анной, похоже, ничего не слышали.

– Так бывает, Анна, – продолжал Синдре. – Поначалу любовь затмевает все, но потом жизнь снова берет свое. Появляются дети… и прочие обстоятельства, над которыми мы не властны. Если повезет и хватит терпения и сил, любовь сможет снова склеить все по кусочку, но…