Запретная любовь - Халит Зия Ушаклыгиль

всё ещё поднимались на последнюю ступеньку лестницы в холл. Чтобы набраться сил, Аднан Бей начал с гувернантки:

— Бонжур, мадемуазель! Наверное, вам надоела старая тётя… Нихаль, ты не скажешь мне «бонжур»?

Нихаль смотрела на Бюлента, который стоял рядом с Бихтер и, улыбаясь, отвечал на её вопрос. В её сердце что-то оборвалось, она отвела взгляд, подошла к отцу и протянула маленькую тонкую руку. Аднан Бей взял её руку, сжал, словно просил у дочери прощения, и потянул. Отец и дочь коротко поцеловались, потом Нихаль с неожиданным чувством, взявшимся неведемо откуда, снова протянула остроконечное лицо к отцу и хотела поцеловать в место без щетины под подбородком, куда всегда целовала.

Бихтер шла к ней. Аднан Бей указал на мадемуазель Де Куртон и представил:

— Мадемуазель Де Куртон.

Молодая женщина и старая дева поздоровались. Бихтер прошла дальше и с милой улыбкой, сразу согревшей первоначальную холодность отношений приятной атмосферой любви, положила руку на плечо Нихаль, другой рукой взяла её за руку и притянула худое тело ребёнка.

Приятный запах фиалок, исходивший от неё, окружил Нихаль пьянящим свежим ароматом весны и голова ребёнка прислонилась к груди Бихтер. Значит молодая красивая женщина с улыбкой на лице, тело которой источало свежий весенний аромат, подобно букету фиалок, была тем, чего она боялась и что мучило её бедную чистую душу в кошмарах приближавшейся ужасной катастрофы? Этот аромат словно растворял и впитывал в себя душу Нихаль. Не убирая голову, она взглянула на Бихтер, которая тоже улыбалась. В её душе, капитулировавшей перед улыбкой, теперь словно распускались розы. Тогда Бихтер сказала, слегка растягивая слоги, словно напевая песню:

— Вы же меня полюбите? Меня будет невозможно не любить. Я так буду вас любить, так любить, что, наконец, вы тоже меня полюбите.

В ответ Нихаль вытянула губы трубочкой, а Бихтер наклонила голову. Два тела, которым следовало быть врагами, поцеловались с любовью, возникшей за минуту, и стали друзьями. Да, они сразу же стали друзьями. Нихаль будто очнулась от страшного сна. Когда они поднимались наверх, чтобы переодеться, она прижалась к мадемуазель Де Куртон и сказала:

— Это же так здорово, да мадемуазель? Ой! Я-то думала…

В руке Бюлента был венок из сосновых веток, с большой аккуратностью привённый с острова, который тот собирался повесить над книжным шкафом. Он побежал вперед гувернантки и старшей сестры. Бюлент направлялся в класс и хотел прежде всего закончить это важное дело. Он толкнул дверь рукой и вдруг воскликнул от удивления:

— А!

Они совсем забыли, что комнаты поменяли. Влекомые неудержимым любопытством, они пошли вслед за Бюлентом. Тот неподвижно стоял посреди комнаты, не в силах поверить, что когда-то здесь были покрытые карандашными рисунками кораблей стены класса, который невозможно было привести в порядок и словно раздумывал, куда в этой элегантной спальне требовалось повесить венок из сосновых веток у него в руке.

В комнату медленно вошли гувернантка и Нихаль. Мадемуазель Де Куртон сказала:

— Идём в нашу комнату, сюда не нужно было заходить, — но тоже стояла на месте, желая посмотреть. Нихаль оглянулась по сторонам и сначала увидела окна. Между приподнятыми в нескольких местах боковыми шторами из голубого атласа, настолько светлого, словно он спрятался под белым облаком, струился белый тюль, образуя маленькие скопления на одном из блёклых ковров, созданных в последнее время в Куле под влиянием западного вкуса. В свете, лившемся через раскрытые ставни, шторы были похожи на пенистый белый водопад, падавший с голубой скалы. Стены тоже были выкрашены в светло-голубой цвет; потолок был натянут атласом того же цвета с тонкими жёлтыми карнизами по краям, в центре висел светильник, изготовленный из различных видов цветных стёкол по образцу плафонов из старых молелен; в углу, вместо фортепиано Нихаль, стояла кровать с москитной сеткой из атласа и тюля, струившейся из большого жёлтого кольца на потолке; напротив, между двумя окнами, находился туалетный гарнитур; сбоку распологались шкаф с зеркалом, створки которого забыли закрыть, длинная тахта, высокий торшер с абажуром опять же светло-голубого цвета, маленький круглый столик на ножке, крошечный подсвечник и несколько книг, напротив шкафа с зеркалом висел портрет отца, нарисованный углём…

Это увидела Нихаль… Бюлент, будучи смелее остальных, прошёл вперёд, наклонился к тысяче разных мелочей на туалетном столике, с опаской, что покажется чья-то голова, посмотрел на шкаф с зеркалом и вслух удивлялся всему, что видел.

Мадемуазель Де Куртон хотела увести Нихаль. Но вдруг ей в голову пришла идея и она прошла вперёд. Ей хотелось пройти через дверь между комнатами, а не через коридор. Нихаль рукой отодвинула тюлевую занавеску, освободила дорогу и сказала:

— Смотрите, мадемуазель! Ваша комната исчезла.

Мадемуазель Де Куртон немного неуверенно ответила:

— Да, дитя моё, разве вам не сказали? Я иду в первую комнату, в бывшую комнату господина. Но мы теряем здесь время. Вы ещё будете переодеваться.

Нихаль была очень бледна. Она ничего не ответила. Бюлент накинул на спину лёгкий креповый палантин с белыми ленточками, забытый на тахте, согнул шею, прищурил раскосые глаза и взволнованно бродил по комнате. Мадемуазель Де Куртон, наконец, стала серьёзной. Она сдернула палантин со спины Бюлента и сказала:

— Маленький проказник. Вам тысячу раз говорят, что стыдно трогать чужие вещи.

Бюлент с улыбкой ответил:

— Да, вы правы, мадемуазель! Даже в книге для чтения есть такие слова, верно?

Нихаль пошла вперёд. Она повернула ручку двери, ведущей в её комнату, но дверь не открылась. Не сказав ни слова, Нихаль вернулась. Гувернантка потянула Бюлента за руку и они все вместе вышли в коридор. Нихаль толкнула дверь в свою комнату и зашла. На этот раз она не смогла сдержать лёгкого крика удивления. Бюлент вихрем бросился за ней.

— Что это? — сказал он. — Ах, сестра! Это наша комната? Какая красота! Какое убранство! Сделали новые москитные сетки над кроватями? В книжном шкафу заменили стекло и покрасили… Смотрите, что-то произошло на письменном столе… Они убрали всю мою резьбу. А шторы… Ой! Теперь у нас тоже шторы из шёлка и тюля.

Вдруг взгляд Бюлента привлекла записка крупным почерком, прикреплённая булавкой к свежевыкрашенной стене.

— Мадемуазель, что это?

Нихаль улыбалась на пороге совершенно изменившейся комнаты, тень беспокойства, которая минуту назад показалась у неё на губах, исчезла, она смотрела на белую с голубыми ленточками москитную сетку, спускавшуюся с купола её железной кровати. Она прочитала надпись, на которую показал Бюлент: «Запрещается рисовать на стенах корабли и головы людей».

Бюлент сказал:

— Дело рук старшего брата! Сестра, значит я смогу рисовать верблюдов, да?

Мадемуазель Де Куртон сказала:

— Отныне