Зеркало и свет - Хилари Мантел

– Да, клялись, – отвечает Брэндон. – Иначе мы не подписали бы договор. Однако, – мягко продолжает герцог, – по-моему, дело сделано бесповоротно.

– Мы можем оттянуть свадьбу, – говорит Фиц. – Кромвель так считает. Хоть я не вижу смысла.

– Мне дурно служат, – говорит Генрих. – Можете встать, джентльмены, я не вижу смысла с вами заседать. Кромвель, прогуляйтесь со мной.

– Ну, теперь вы ее видели, – говорит Генрих. – Ведь я же был прав?

Он отвечает:

– Все согласны, что она очень милая дама. И мне представляется, что у нее царственные манеры.

Король фыркает:

– Мне судить, что царственное. – Берет себя в руки. – Насчет ее губ я, возможно, ошибся.

Свежие, как вишня. Алые от природы. Он решает не говорить этого вслух. Обнадеживает, что Генрих готов признать ошибку хотя бы в мелочи.

Другие советники отстали, но королевские стражники идут близко и вынуждены затворить уши.

Он осторожно произносит:

– Вы считаете, она не такая, как на портрете, сэр?

– Я не виню Ганса. Он нарисовал ее так хорошо, как мог, учитывая… – король прикладывает руку к груди, – броню. Она такая высокая и деревянная.

– Рост придает ей величия.

– Вы не разглядывали ее туфли? – спрашивает король. – Думаю, они на высоких подошвах. Скажите ее женщинам, у нас в домах навоза нет. Не знаю, зачем ей это.

Одежду и обувь можно сменить, говорит он, а король отвечает:

– Вы все мне это твердите. Но знай я заранее то, что знаю сейчас, она бы не вступила в мое королевство. Это вопрос…

Король качает головой. Похлопывает по одежде, как будто нащупывает сердце.

Понедельник, пятое января. Двое приближенных Анны, Олислегер и Гохштеден, приходят в его покои в северной половине дворца и торжественно клянутся, что Анна свободна от других брачных обязательств и не позднее чем через три месяца все нужные документы будет найдены. Их предложение остаться в Англии Генрих отверг, добавив, что свита Анны чересчур велика и они могут забрать часть соотечественников с собой. Все видные свитские джентльмены, решившие уехать, получат на дорогу по сто фунтов.

Соглашение составлено, и они ставят свои подписи со стороны Англии: Кранмер, Одли, он сам, Фицуильям, епископ Тунстолл.

Кранмер с осунувшимся лицом идет в покои королевы, за ним переводчик несет Библию. В Библии, если заглянуть, есть картинка, на которой король раздает Писание народу. Подданные толпятся в нижней части страницы и кричат «Vivat Rex!» [68]и «Боже, храни короля!» – причем низшие сословия явно предпочитают английский.

Король хмуро смотрит на советников и удаляется в личные покои. Входят музыканты, настраивают инструменты, начинают играть.

Возвращается Кранмер, говорит, Анна без колебаний присягнула, что совершенно свободна от каких-либо брачных обязательств.

– Она сказала, что делает это с радостью, и, благодарение Богу, присягнула быстро и уверенно, чуть не вырвала книгу у меня из рук, так хотела угодить вашему величеству. Она желает сочетаться с вами браком без промедления.

Он думает, она боится родственников. Того, что те скажут, если ее отошлют назад.

Генрих стонет:

– Так ничего не исправить? Неужто я должен совать голову в ярмо?

Он правильно угадал, что по эту сторону Ла-Манша невеста получит новое имя. С корабля она сошла Анной, но здесь ее между собой называют Нэн, как ту, другую, будто у короля со всеми его сокровищами нет в запасе лишнего слога.

Утро вторника, дождь, заседание совета назначено на семь часов. Сам он обычно начинает работать в шесть, но сегодня велел не пускать просителей и приносить только срочные депеши из-за границы.

Мастер Ризли сидит на краешке стола, смотрит, как он облачается для свадьбы.

– Каких депеш вы ждете, сэр?

Кристоф надевает ему через голову рубаху.

– Я памятую, что император – вдовец. – Он просовывает голову в ворот. – Не исключаю, что на этой неделе он объявит о браке с француженкой.

Если это случится, то подогреет аппетит Генриха к молодой жене.

– Упаси бог! – восклицает Зовите-меня. – Там с императором Уайетт, его дело такого не допустить.

– Пусть похитит даму, – предлагает Кристоф. – Прочтет ей сонет. Покувыркается с ней в придорожной гостинице. Вернет императору порченый товар.

В королевских покоях советники говорят приглушенными голосами, словно у ложа умирающего.

Уильям Кингстон:

– Милорд, это же неправда? Будто наш король невзлюбил даму с первого взгляда?

Он подносит палец к губам. Он только что выписал Анне первую из дарственных грамот, которые в дальнейшем обеспечат ей доход. У нее будет свой двор, такой же, как у короля. Ее гофмейстер – граф Рэтленд. У нее будут прелаты и пажи, прачки и пирожники, виночерпии и хлебоносцы, лакеи и конюхи, счетоводы и землемеры. Когда прибудут представители Клеве, он намерен подробно это все изложить, потому что вчера они ясно видели недоброжелательство в каждом взгляде и жесте англичан. Он надеется, что не даст истолковать это как оскорбление, которое они передадут нашим союзникам.

Входит Фиц:

– Полагаю, нам по-прежнему нужны, как их, квасцы?

– Да, – отвечает он. – И друзья. Друзья нам нужны, как никогда прежде.

Осенью он говорил советникам, что квасцы добывать очень трудно. Нужно вгрызаться в недра гор, подпирая выработки крепями. Теперь он объясняет Фицу: нужны тяжелые молоты и железные кирки. Проще всего – пускать в дело взрывные устройства.

– Рудокопы называют их «патерностеры» – потому что, когда такое устройство взрывается, вы подпрыгиваете и кричите: «Боже Отче Вседержителю!»

Однако Фиц не слушает – ловит звуки из соседней комнаты.

Наконец выходит король в мантии золотой парчи, затканной серебряными цветами.

– Где милорд Эссекс? Он должен сопровождать невесту. Он опаздывает, что она подумает?

– Позвольте мне? – нехотя предлагает Фиц.

Король говорит:

– Это должен быть неженатый мужчина. По какому-то обычаю ее страны, который она непременно желает соблюсти. – Взгляд Генриха останавливается на нем. – Идите вы, лорд – хранитель печати.

– Я недостоин, – отвечает он.

Генрих говорит:

– Достойны, милорд, коли я так говорю.

Распахивается дверь. Прихрамывая, входит Генри Буршье – старый Эссекс. Озирается:

– Что такое?

– ВЫ ОПОЗДАЛИ! – орут придворные.