Мертвая земля - К. Дж. Сэнсом

– Возможно, так оно и будет, – не стал спорить я.

Питер отошел в сторону и вновь взялся за лопату.

На следующий день – а то был последний день июля – гроза так и не разразилась. Небо по-прежнему было затянуто тучами, жара и влажность стали еще невыносимее. Я проводил время в обществе Барака, без конца твердившего о своем желании сражаться; как и всем прочим, нам оставалось лишь ждать грядущей битвы. В то утро те, кому предстояло вступить в бой, принимали Святое причастие по новому английскому обряду; преподобный Коннерс служил у Дуба реформации, а прочие священники – в других местах. Преподобный Коннерс вызывал у меня симпатию; можно было не сомневаться, что, причащая повстанцев перед сражением, он рискует навлечь на себя серьезные неприятности со стороны церковных властей. Наблюдая, как он причащает людей, многим из которых предстояло погибнуть еще до наступления нового дня, я был поражен искренностью и глубиной его религиозного чувства. Среди тех, кто стоял в очереди, я заметил Нетти и Гектора Джонсона. Барак последовать их примеру не пожелал – равнодушие к религии, присущее моему другу смолоду, не изменило ему и сейчас.

Сам я последний раз причащался давным-давно и ни разу не делал этого по новому обряду. В последние годы правления старого короля соблюдать правила приходилось из политических соображений, дабы продемонстрировать свое благочестие. Ныне я ощутил, как душа моя возвращается в прошлое, в пору детства и юности, когда я не был еще убежденным протестантом, но, как и все в ту пору, незыблемо верил в догматы католической церкви. Мне припомнились те далекие светлые времена, когда, принимая облатку, тело Христово, я чувствовал, что таинственным образом воссоединяюсь с Богом. Нахлынувшие воспоминания немало удивили меня; мне казалось, что, став свидетелем бесчисленных злодеяний, творимых как протестантами, так и католиками во имя Божие, я безвозвратно утратил религиозное чувство. Но сегодня, подчинившись внезапному порыву, я присоединился к очереди ожидавших причастия. Мысль о том, что я не принадлежу к числу людей, которым сегодня предстоит рисковать жизнью, заставила меня вспыхнуть от стыда; тем не менее я остался.

Настал мой черед, и преподобный Коннерс подал мне хлеб и вино со словами:

– Тело Господа нашего Иисуса Христа дается тебе во исцеление души и тела для жизни вечной. Кровь Господа нашего Иисуса Христа, пролитая за тебя, дается тебе во исцеление души и тела для жизни вечной.

И вновь, как прежде, я ощутил таинственное единение с Небом. Преподобный Коннерс кивнул мне и улыбнулся светло и радостно. Я поспешно отошел, дабы не задерживать других. Чувство, посетившее меня на мгновение, исчезло, успев, однако же, оставить в моей душе неизгладимый след.

Вместе с прочими обитателями лагеря, непригодными для битвы, – стариками, женщинами, ранеными, пострадавшими во время штурма Нориджа, – я направился к гребню холма. Барак, подойдя ко мне, сообщил, что Джозефина с ребенком остались в своей хижине; Джозефина, снедаемая тревогой за Эдварда, не хотела показываться на люди. Стоя на вершине, мы наблюдали, как вниз, сверкая шлемами, пиками и алебардами, стекает бесконечная живая река. Я увидел отряд, возглавляемый Гектором Джонсоном. За людьми следовали повозки с пушками, оставлявшие на дороге глубокие борозды; Саймон был среди тех, кто подбадривал выбивавшихся из сил лошадей. За пушками появилась группа всадников, вооруженных пиками. Впереди ехали братья Кетт и Джон Майлс; на лицах всех троих застыло суровое сосредоточенное выражение. Повстанцы громогласно приветствовали их. Людской поток не иссякал, хотя, по моим подсчетам, вниз спустилось уже не менее тысячи человек. Оказавшись у подножия холма, повстанцы занимали указанные им позиции на берегу и замирали в ожидании.

На вершине мы простояли почти весь день. Никаких признаков приближавшейся армии по-прежнему не наблюдалось. Устав от ожидания, я на какое-то время задремал. Меня разбудила Джозефина, поднявшаяся на гребень с Мышкой на руках. Я сообщил ей, что пока ничего не произошло, и она вернулась в хижину. Я вновь погрузился в дрему, из которой меня вывел бесцеремонный толчок. То был Барак, указывавший на дорогу, по которой во весь опор мчался верхом мэр Кодд в сопровождении нескольких повстанцев. Они пересекли Епископский мост и въехали в распахнутые городские ворота. Мы с Джеком недоуменно переглянулись.

Вечером этого дня в лагере появился Эдвард Браун, пришедший лишь затем, чтобы успокоить жену, а потом вновь вернуться в город. Усевшись на пороге хижины, он обнял прильнувшую к нему Джозефину и приступил к рассказу о событиях, произошедших сегодня в городе:

– Прошлым вечером я проскользнул в Норидж с северной стороны, стена там во многих местах обвалилась. Наши люди собирались в богатых домах, хозяева которых дали из города деру. Мы ждали всю ночь и все утро. Наконец, вскоре после того, как церковные колокола пробили полдень, мы увидели на дороге клубы пыли. Это и была армия. Не меньше пяти сотен солдат в полном вооружении. Устрашающее зрелище, доложу я вам. Думаю, примерно такое же войско было брошено и против повстанцев из Оксфордшира. Они остановились где-то в миле от Нориджа и направили к воротам Святого Стефана посольство – какого-то человека в расшитой золотом мантии и еще нескольких, одетых попроще.

– Очередной королевский посланник? – осведомился я.

– Вроде того. Началась канитель, которая тянулась несколько часов подряд. Посланник, понятное дело, требовал, чтобы город был сдан без боя. Но Августин Стюард, который вышел ему навстречу, заявил, что решение о сдаче Нориджа может принять лишь мэр Кодд.

– Мне казалось, его держат под стражей во дворце графа Суррея, – заметила Джозефина. – Говорят, бедняга так напуган, что даже малость повредился в рассудке.

– Это чистая правда. Тем не менее мэра доставили в Норидж, чтобы он дал согласие сдать его, – усмехнулся Эдвард. – В общем, все шло именно так, как мы того хотели. По нашим планам армия Нортгемптона должна войти в город, который станет для нее ловушкой.

– Мы видели, как Кодд скакал в Норидж, и никак не могли взять в толк, зачем он там понадобился, – сообщил Барак.

– Кодд, разумеется, не стал чинить армии никаких препятствий. Августин Стюард вышел вперед и вручил Нортгемптону – низкорослому рыжебородому замухрышке – меч, символ городской власти. Рядом с Нортгемптоном стоял молодой граф Шеффилд и отчаянно задирал нос. Про него рассказывают жуткие вещи: якобы он так избил свою любовницу, что она осталась изуродованной навеки. Ясное дело, после этого Шеффилд прогнал бедную женщину прочь. Но так или иначе, армия въехала в городские ворота. Я своими глазами видел этих итальянцев, о которых ходило столько разговоров. Их было несколько сот, и все они вырядились так, словно собрались на праздник, а не на войну: яркие дублеты с разрезами, чтобы видны были белые рубашки, а на шлемах – павлиньи перья. Но честно скажу, в седле они держались ловко. Ну а вслед за ними ехала наша норфолкская знать, решившая, что теперь можно ничего не бояться. – В голосе Эдварда послышалось откровенное презрение. – Сэр Джон Клир, сэр Генри Бедингфелд, сэр Ричард Саутвелл.