Россия в годы Первой мировой войны. Экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Ю. Петров

И все же, несмотря на все трудности, Прогрессивный блок просуществовал до февраля 1917 г. Очевидно, каждодневная законотворческая работа в 1915–1916 гг. не стояла на первом месте для депутатов Думы, а правительственная политика этого времени оставалась постоянным раздражителем. Блок рассчитывал на победу над Советом министров. При этом даже составить список членов будущего правительства для него было непростой задачей. Таким образом, относительное единство блока в преддверии грядущей революции лишь оттеняло тот факт, что думская оппозиция к этому времени не приблизилась к решению вопроса о власти.

Не будучи слишком удачливыми в деле законотворчества, в Прогрессивном блоке все чаще задумывались о тактике думского «натиска», который был приурочен к открытию сессии 1 ноября 1916 г. Целью «парламентского штурма» было формирование правительства «общественного доверия». В конце октября 1916 г. М.В. Родзянко посетил Б.В. Штюрмера, которому заметил: «Имейте в виду: Дума не будет с Вами работать». В скором времени председатель нижней палаты мог удостовериться, что и верховная власть отнюдь не призывала премьера к тесному сотрудничеству с депутатским корпусом. 1 ноября 1916 г. на имя Родзянко пришло письмо императора, которое было в действительности адресовано председателю Совета министров Б.В. Штюрмеру: «Поручаю объявить председателю Государственной думы, что он может иметь доклад только по делам Государственной думы и не иначе как во время занятий Государственной думы».

В это время в Прогрессивном блоке готовили текст декларации. «Надо называть вещи собственными именами», — доказывал П.Н. Милюков. Надо «идти на остановки и даже на белые полосы (в газетах. — К. С.)». Иными словами, надо было резко и определенно заявить свою позицию. Это и есть «парламентская борьба», к которой, по мнению Милюкова, депутаты «до сих пор никогда не прибегали». П.Н. Крупенский, исполняя свои привычные обязанности, поспешил сообщить о готовящемся проекте правительству.

1 ноября была произнесена известная речь П.Н. Милюкова, которая запомнилась по рефрену, повторявшемуся в ходе выступления: «Что это, глупость или измена?» На следующий день после речи лидера кадетов в газетах вместо стенограммы его выступления были белые листы. Речь переписывалась вручную. За ее экземпляр платили 25 руб. Только за возможность прочитать 10 руб. Сам же Милюков после «исторического выступления» в целях безопасности провел три ночи в английском посольстве. Кадеты серьезно подошли к вопросу охраны своего лидера. Депутат А.А. Эрн писал: «Организована охрана, ездит теперь всегда в автомобиле в сопровождении членов фракции, обладающих физической силой. Я все же настаиваю на том, что важнее оберегать вход и выходы тех мест, где Милюков появляется».

Министры, не желая быть объектами беспощадной критики со стороны депутатов, на заседаниях Думы чаще всего отсутствовали. 4 ноября 1916 г. перед Думой выступали военный и морской министры — Д.С. Шуваев и И.К. Григорович. Они заявили о своей готовности совместно работать с депутатским корпусом. В Думе их провожали громом аплодисментов. Военного министра окружили народные избранники (в том числе и П.Н. Милюков), пожимали ему руку. Шуваева просили изгнать из правительства ненавистных чиновников (имелись в виду, прежде всего, Б.В. Штюрмер и А.Д. Протопопов). Он не возражал, отвечал только, что, будучи солдатом, не вмешивается в политику. «Вот именно, так как Вы солдат, то выгоните их штыками», — настаивали депутаты.

Эти демонстрации не остались совсем бесплодными. 8 ноября Николай II писал императрице, что Б.В. Штюрмер неприемлем для Думы и в целом для общества. Его отставка становилась неизбежной. 10 ноября Трепов был назначен главой правительства. В тот же день он был у М.В. Родзянко. А к 19 ноября готовилась декларация нового премьер-министра. Характерно, что А.Ф. Трепов согласовал ее с председателем Думы. Тем не менее во время выступления главы правительства представители крайне левой подняли шум, чтобы заглушить его речь. При этом декларацию критиковали не только те, кто решился на обструкцию. Ситуация могла бы окончательно выйти из-под контроля, если бы Трепов не запретил А.Д. Протопопову выступать в Думе в качестве министра внутренних дел.

Эффект от «думского штурма» ноября 1916 г. оказался весьма сомнительным. Конец 1916 г. многим напоминал конец времен. «Мы накануне таких событий, которых еще не переживала мать Святая Русь, и нас ведут в такие дебри, из которых нет возврата… Необходимо принять быстро некоторые меры, чтобы спасти положение», — писал М.В. Родзянко кн. А.Б. Куракину 26 декабря 1917 г. На следующий день, 27 декабря, В.А. Маклаков так определял характер и масштабы уже переживаемой катастрофы: «У нас все время говорят о назревающей или, вернее, уже совершенно созревшей революции, но внешних признаков ее пока нет. Это может казаться загадочным, а правым оптимистам внушает даже уверенность, что никакой революции и не будет. Но бесспорно то, что сейчас в умах и душах русского народа происходит самая ужасная революция, какая когда-либо имела место в истории. Это не революция, это — катастрофа, рушится целое вековое миросозерцание, вера народа в Царя, в правду Его власти, в ее идею как Божественного установления. И эту катастрофическую революцию в самых сокровенных глубинах душ творят не какие-нибудь злонамеренные революционеры, а сама обезумевшая, влекомая каким-то роком власть. Десятилетия напряженнейшей революционной работы не могли бы сделать того, что сделали последние месяцы, последние недели роковых ошибок власти». В итоге, по мнению Маклакова, правительство оказалось в абсолютном одиночестве, лишенное каких-либо «точек опоры», какой-либо социальной поддержки: «Сейчас это уже не мощная историческая сила, а подточенный мышами, внутри высохший, пустой ствол дуба, который держится только силой инерции, до первого страшного толчка. В 1905 г. вопрос шел только об упразднении самодержавия, но престиж династии все еще стоял прочно и довольно высоко. Сейчас рухнуло именно это — престиж, идея, вековое народное миросозерцание, столько же государственное, сколько и религиозное».

Столь значимые «тектонические сдвиги», которые переживала Россия, требовали решимости от оппозиции. «Довольно терпения!.. Мы истощили свое терпение, — пересказывал слова кадетов французский посол М. Палеолог. — Впрочем, если мы не перейдем скоро к действиям, массы перестанут нас слушать». Однако в чем должны заключаться эти решительные действия далеко не всем было понятно. Еще в конце декабря 1916 г. Маклаков отмечал, что Россия была единодушна лишь в одном — «в жгучей ненависти к правительству». При этом «в смысле способности к активной реализации этой ненависти, в смысле организации, достигнуто все еще слишком мало».

Предчувствие скорой смены политического режима стало едва ли не всеобщим. Согласно донесениям начальника Петроградского охранного отделения К.И. Глобачева от 19 января 1917 г., «“обыватель проснулся от десятилетнего сна” и намерен “встать на ноги”. В самых умеренных по своим политическим симпатиям кругах приходится слышать такие оппозиционные речи, какие недавно не позволяли себе даже деятели определенной окраски. В центре всех этих речей одно — Государственная дума». Родзянко вновь ставил вопрос о своем будущем премьерстве. 4 января он заявлял чиновникам своей канцелярии: «Один только я и могу сейчас спасти положение, а без власти этого сделать нельзя, надо идти [в премьеры]». В начале 1917 г. в ближайшем окружении председателя Думы, сам он и его собеседники (вел. кн. Михаил Александрович и Н.В. Савич) все чаще задавались вопросом: будет ли революция? Правда, отвечали на него в большинстве случаев отрицательно.