Темные аллеи. Окаянные дни - Иван Алексеевич Бунин

да, все поле – золотое,

И отовсюду точки пчел

Плывут в сухом вечернем зное.

Толчется сеткой мошкара,

Шафранный свет над полем реет —

И, значит, завтра вновь жара

И вновь сухмень. А хлеб уж зреет.

Да, зреет и грозит нуждой,

Быть может, голодом… И все же

Мне этот донник золотой

На миг всего, всего дороже!

〈1903–1906〉

У шалаша

Распали костер, сумей

Разозлить его блестящих,

Убегающих, свистящих

Золотых и синих змей!

Ночь из тьмы пустого сада

Дышит холодом прудов,

Прелых листьев и плодов —

Ароматом листопада.

Здесь же яркий зной и свет,

Тени пляшут по аллеям,

И бегущим жарким змеям,

Их затеям – счета нет!

〈1903–1906〉

Горе

Меркнет свет в небесах.

Скачет князь мелколесьем, по топям, где сохнет осока.

Реют сумерки в черных еловых лесах,

А по елкам мелькает, сверкает – сорока.

Станет князь, поглядит:

Нет сороки! Но сердце недоброе чует.

Снова скачет – и снова сорока летит,

Перелесьем кочует.

Болен сын… Верно, хуже ему…

Погубили дитя перехожие старцы-калики!

Ночь подходит… И что-то теперь в терему?

Скачет князь – и все слышит он женские крики.

А в лесу все темней,

А уж конь устает… Поспешай, – недалеко!

Вот и терем… Но что это? Сколько огней!

    Нагадала сорока.

〈1903–1906〉

Каменная баба

От зноя травы сухи и мертвы.

Степь – без границ, но даль синеет слабо.

Вот остов лошадиной головы.

Вот снова – Каменная Баба.

Как сонны эти плоские черты!

Как первобытно-грубо это тело!

Но я стою, боюсь тебя… А ты

Мне улыбаешься несмело.

О дикое исчадье древней тьмы!

Не ты ль когда-то было громовержцем?

– Не Бог, не Бог нас создал. Это мы

Богов творили рабским сердцем.

〈1903–1906〉

Эсхил

Я содрогаюсь, глядя на твои

Черты немые, полные могучей

И строгой мысли. С древней простотой

Изваян ты, о старец. Бесконечно

Далеки дни, когда ты жил, и мифом

Теперь те дни нам кажутся. Ты страшен

Их древностью. Ты страшен тем, что ты,

Незримый в мире двадцать пять столетий,

Незримо в нем присутствуешь доныне,

И пред твоею славой легендарной

Бессильно Время. – Рок неотвратим,

Все в мире предначертано Судьбою,

И благо поклоняющимся ей,

Всесильной, осудившей на забвенье

Дела всех дел. Но ты пред Адрастеей[60]

Склонил чело суровое с таким

Величием, с такою мощью духа,

Какая подобает лишь богам

Да смертному, дерзнувшему впервые

Восславить дух и дерзновенье смертных!

〈1903–1906〉

У берегов Малой Азии

Здесь царство Амазонок. Были дики

Их буйные забавы. Много дней

Звучали здесь их радостные клики

И ржание купавшихся коней.

Но век наш – миг. И кто укажет ныне,

Где на пески ступала их нога?

Не ветер ли среди морской пустыни?

Не эти ли нагие берега?

Давно унес, развеял ветер южный

Их голоса от этих берегов…

Давно слизал, размыл прибой жемчужный

С сырых песков следы подков…

〈1903–1906〉

Агни[61]

Лежу во тьме, сраженный злою силой.

Лежу и жду, недвижный и немой:

Идут, поют над вырытой могилой,

Несут огни, – вещают жребий мой.

Звенят в щиты, зовут меня домой,

В стоустый вопль сливают плач унылый.

Но мне легко: ты, Агни светлокрылый,

Спасешь меня, разъединишь со тьмой.

Смотрите, братья, недруги и други,

Как бог, гудя, охватит мой костер,

Отсвечивая золотом в кольчуге!

Смирите скорбь рыдающих сестер:

Бог взял меня и жертвою простер,

Чтоб возродить на светозарном Юге!

〈1903–1906〉

Сон

Из книги пророка Даниила

Царь! вот твой сон: блистал перед тобою

Среди долин огромный истукан,

Поправший землю глиняной стопою.

Червонный лик был истукану дан.

Из серебра имел он грудь и длани,

Из меди – бедра мощные и стан.

Но пробил час, назначенный заране, —

И сорвался в долину сам собой

Тяжелый камень с дальней горной грани.

Царь! пробил час, назначенный судьбой:

Тот камень пал, смешав металлы с глиной,

И поднял прах, как пыль над молотьбой.

Бог сокрушил металла блеск в единый

И краткий миг: развеял без следа,

А камень стал великою вершиной.

Он овладел вселенной. Навсегда.

〈1903–1906〉

Атлант[62]

…И долго, долго шли мы плоскогорьем,

Меж диких скал – все выше, выше, к небу,

По спутанным кустарникам, в тумане,

То закрывавшем солнце, то, как дым,

По ветру проносившемся пред нами —

И вдруг обрыв, бездонное пространство

И глубоко́ в пространстве – необъятный,

Туманно восходящий к горизонту

Своей воздушно-зыбкою равниной

Лилово-синий южный Океан!

И сатана спросил, остановившись:

«Ты веришь ли в предания, в легенды?»

Еще был март, и только что мы вышли

На высший из утесов над обрывом,

Навстречу нам пахнуло зимней бурей,

И увидал я с горной высоты,

Что пышность южных красок в Океане

Ее дыханьем мглистым смягчена

И что в горах, к востоку уходящих

Излучиной хребтов своих, белеют,

Сквозь