Флатус - Клим Вавилонович Сувалов

дорогие хоромы, Алексей Николаевич, — весело подумал я. — Сумели вы меня поразить”.

— Тапочки в углу, — прозвучал за моей спиной голос Чудновского. — Снимай сапоги.

В мастерскую Чудновский вошел переодетый в белую рубаху и коричневые штаны. Он быстро подошел к столу с нитками и поставил на него поднос с пузатым чайником и двумя фарфоровыми чашками, наполненными ароматным чаем. Чудновский спешно выдвинул из-под стола табурет и обратился ко мне:

— Присаживайся. Пей. Я займусь делом.

Попивая чай, я 20 минут следил за работой Алексея Николаевича. Передо мной будто предстал совершенно другой человек, отличный от того, которого я вижу на работе. Его глупый, потерянный взгляд, который я часто наблюдал, сменился уверенным. От каждого его движения веяло спокойствием и вместе с тем надежностью.

— Какушкин, — не отрывая взгляд от сапога, обратился ко мне Алексей Николаевич. — Хотел бы — если тебе будет не в тягость ответить, — узнать про твою личную жизнь. А то сегодня утром ты был не очень разговорчив на эту тему.

Я посмотрел на полицмейстера.

— Конечно, если есть что скрывать, я больше спрашивать не буду, — видимо, почувствовав мой взгляд, добавил Чудновский.

— Собственно, нечего скрывать, — ответил я и тут же замолчал.

Что это было? Откуда во мне возникло желание открыться Алексею Николаевичу? Была ли то причина в окружающей обстановке или же в ароматном и вкусном чае? А может быть, я был одурманенный новым амплуа Чудновского, в котором он тогда предстал передо мной? Ответа не было.

“Но коли вышло так, что я, не подумав, ляпнул фразу, за которой должна последовать история, пусть будет так, — подумал я. — В любом случае, ничего страшного не случится, если Алексей Николаевич узнает частичку моей биографии”.

— Была одна особа, с которой я познакомился в дни моей учебы в полицейской школе, — сказал я и для храбрости сделал глоток чая. — Впервые мы увиделись в торговой лавке. Я выбирал подарок другу, а она со своими подругами стояла в паре шагов от меня и кокетливо хихикала, то и дело бросая любопытный взор в мою сторону. Я был смущен. Никогда не знаешь, над чем смеется незнакомая группка дам. Но стоит им поочередно взглянуть на тебя и продолжить хихикать, как все сомнения тут же улетучиваются. Тогда мне показалось, что для них смешон мой внешний вид. В те годы я не носил хорошей одежды. На студенческую стипендию покупал на рынке уже ношенные кем-то сюртуки, рубашки, ботинки. И человек, знающий вещам цену, мог легко это заметить. И вот я, залитый краской, стыдящийся своего положения, выбежал из лавки, позабыв купить подарок другу. Оскорбленный я шел по улице, как вдруг услышал за спиной голос, настойчиво просивший меня остановиться. То была она. Подбежав ко мне, Клара — так ее звали, — начала извиняться и утверждать, что они не смеялись надо мной, а скорее решали, как позвать меня в их компанию. Я был удивлен. Так мы и познакомились. Конечно, тут начался, несмотря на кошмарную развязку этой истории, один из светлых периодов моей жизни. Мы с Кларой понравились друг другу, начали все чаще и чаще проводить время вместе. Знакомили друг друга с друзьями, и в итоге спустя месяц это переросло в нечто большее. Я ее полюбил. Стоило мне это осознать, как тут же появилось навязчивое желание озвучить это Кларе. Назначив встречу в тихом парке, мы увиделись тем же вечером. Я взял ее за руку и готов был произнести заветные три слова, но вдруг… вдруг она меня перебила. Начала воодушевленно тараторить про неравенство, бедняков, империализм, бедных рабочих… про…

— Коммунизм, — печально на меня взглянув, добавил Чудновский.

— Вы правы, — вздохнул я. — Она была коммунисткой. И черт бы с этим! Начиталась книжонок, набралась непонятных идей. Дело было в том, что она оказалась не просто коммунисткой, а одним из самых гнусных его проявлений — анархисткой! Еще тогда, во время нашего знакомства, она увидела, во что я одет и узрела во мне потенциального революционера. Студент без денег, не имеющий никаких титулов, званий. Я попытался что-то ответить, но она выпалила всю свою подноготную. Клара состояла в подпольной ячейке анархистов, которая планировала устроить серию терактов в столице, и тем самым сделать шажок в сторону Всемирной революции. Вы понимаете? Она хотела сделать из меня террориста! Только это ей и было нужно, а мои … — я замолчал. Полностью раскрывать весь контраст чувств, который я испытывал к Кларе, не было желания. Выпив оставшийся на дне чашки чай, я продолжил: — Так мне разбили сердце. Конечно, в тот же вечер я сказал ей, что не разделяю коммунистических идей и пригрозил, что стоит мне выпуститься из полицейской школы, как их ячейку быстро прикроют.

— А она что? — спросил Чудновский.

— Сказала, что ошиблась во мне… И молча ушла. Но позже, как мне стало известно, Клара покинула столицу. Предполагаю, опасаясь за себя и своих террористов.

В мастерской стало тихо. Алексей Николаевич не двигался и грустно смотрел на подошву моего сапога.

— Ох, эта любовь, — с наивной улыбкой произнес он. — Вот, например, моя жена. Знаешь, как мы познакомились?

— Нет, — встрепенулся я и, желая прогнать душевную тоску по Кларе, весело добавил: — Расскажите!

— Нас познакомил Микола. В то время я переживал не самый легкий период в своей жизни, связанный со смертью матери. Впал, как вы, люди академического склада ума, говорите, в глубокую депрессию. Месяц безвылазно лежал в кровати, чуть не лишившись должности полицмейстера. Ну и Микола решил помочь. Явился ко мне и сказал, что у него есть знакомая, которая недавно разбежалась с парнем. Пообещал познакомить. Скажу так: тогда у меня не было никакого желания заводить какие-либо отношения с женщинами. Но Микола настоял. За что я ему благодарен до сих пор. Так вот, — Алексей Николаевич тепло улыбнулся. — Прихожу я в харчевню, где была запланирована наша встреча, вижу Миколу и… ее. Как я остановился в дверях, так и продолжил там стоять в неописуемом шоке.

— Наверное, из-за того, что она… — я замялся, пытаясь подобрать нужные слова. — …была маленького роста?

— Нет! — весело ответил Чудновский. — Для меня это не имеет значение. Меня удивило то, что она была из труппы Миколы! Как-то раз я посещал их представление, и тогда эта маленькая, божественной красоты женщина, выступавшая в манеже, украла мое сердце. А тут…БАЦ! Она собственной персоной! Как ты сказал? “Один из светлых периодов моей жизни!”

Повертев сапог в руках, Чудновский громко цокнул языком.

— Готово! Принимай работу!

Осмотрев место, где разорвалось голенище, я не мог поверить своим глазам.