Происшествие в городе Т - Лев Брусилов

Подбежал половой:

– Чего изволите?

– Нет, нет, братец, ничего. Старика Мясникова никто не гипнотизировал, но он тем не менее загипнотизирован!

– Не понимаю, – мотнул головой Кочкин.

– А все ведь очень просто. – Фома Фомич сцепил пальцы рук в замок. – Гипнотизировали кого-то другого, может быть, того, кто напал с ложкой на губернатора!

– При чем здесь в таком случае старик Мясников?

– Он находился поблизости, может быть, даже рядом, и попал под влияние. Тебе, Меркуша, уж не обессудь, придется встретиться с Мясниковым-внуком, а понадобится, так и с его мамашею. Порасспросить, где в течение определенного нами времени, то есть восьми месяцев, мог бывать их дед. Ездил ли к кому-нибудь в гости, гости приезжали к ним… в общем, все-все пусть вспоминают. Старик Мясников – основная зацепка.

– Я уже поручил это сделать нашему юному помощнику Володе, – заметил Кочкин.

– Тем лучше! – взмахнул рукой фон Шпинне и с улыбкой повторил: – Тем лучше!

Он еще какое-то время смотрел на Кочкина, улыбаясь, но глаза его при этом были серьезными.

– У нас, пока ты ездил в Костры, кое-что произошло. Тебе это может показаться смешным, однако в том, что случилось, снова фигурирует ложка, правда, на сей раз нарисованная.

– Нарисованная, – Меркурий с недоверием уставился на Фому Фомича, не шутит ли тот.

– Нарисованная! – уже без улыбки повторил начальник сыскной и рассказал Кочкину о происшествии в храме Усекновения. Чиновник особых поручений слушал внимательно, от удивления чуть приоткрыв рот.

– Но откуда люди узнали, что там что-то произошло?

– Это загадка. Скорее всего, кто-то пустил слух. Если предположить, что это был не настоятель и не матушка, остается пономарь, но и тот не выходил за пределы церковной ограды… значит, это мог сделать только один человек.

– Кто?

– Как кто? – удивился Фома Фомич. – Слух пустил тот, кто менял иконы местами.

– Для чего ему это понадобилось?

– Настоятель считает, – фон Шпинне устало опустил плечи, – что все устроили его недоброжелатели, которые таким образом рассчитывают вызвать недовольство владыки и отнять приход. Правда, у этой версии имеется один очень существенный недостаток. Вряд ли тот, кто хочет занять место отца Северина, будет использовать такие сомнительные методы. Ведь перевешивание икон бьет не столько по настоятелю, сколько по самому храму. Паства может разбежаться, узнав о чертовщине, происходящей в церкви, а это выглядит с точки зрения обывателя как чертовщина. А нет прихожан, будем говорить правду, – нет дохода! И зачем тогда нужен этот приход? Скорее всего, случившееся в церкви не имеет никакого отношения к отцу Северину, это не дело рук его конкурентов. Боюсь, что случившееся связано с нашей ложкой, с ложкой мастера Усова. Как связано, пока не знаю, но то, что связано, я в этом уверен!

– Может быть, там, в храме, устроить засаду? – предложил Кочкин.

– Это лишнее.

– Почему?

– Потому что менял иконы, скорее всего, кто-то из своих. Я внимательно осмотрел церковь. Чужой вряд ли смог бы туда проникнуть, слишком сложный замок на двери… – Видя, как вопросительно взглянул на него Кочкин, Фома Фомич пояснил: – Слишком сложный от старости. Бородка ключа, а он один в наличии, сильно износилась. Для того чтобы этот ключ повернуть в замке, его нужно держать под определенным углом, который следует менять в процессе поворачивания. Да и потом, проникнуть внутрь тоже ведь недостаточно, необходимо в относительной темноте – лампады, понятное дело, не в счет – среди множества других икон отыскать нужную. Да и это полбеды, самое сложное – тайник отца Северина, где он спрятал старую икону.

– Непохоже, чтобы это делали ночью, – заметил Кочкин.

– У меня возникли такие же сомнения, поэтому я утверждаю, что это делает кто-то свой.

– И кто это может быть, как вы думаете?

– Да кто угодно, например пономарь. Он единственный, у кого находится ключ, а может быть, кто-то из прихожан, ведь храм открыт днем для свободного посещения.

– Но для того чтобы все сделать, нужно время, вдруг в этот момент кто-то войдет…

– Да, да, – закивал фон Шпинне, – это определенный риск, и пока непонятно ради чего.

Обед подходил к концу: уже был выпит тягучий вишневый кисель, съедены щекастые, с рисовой начинкой расстегаи, ослаблены брючные ремни, сказано традиционное: «Ух, и наелся же я сегодня!»

Публика, в основе своей средней руки купечество, не спеша покидала трактир. Повара на кухне, получившие минутку отдыха перед неизбежно наступающим ужином, присели на лавки и вытянули вперед свои свинцом налитые ноги. «Эх, жизнь наша тяжкая!» Половые, сменив белые льняные рубахи на серые бязевые, приступили к уборке, а Фома Фомич и Кочкин все еще сидели за столом, обсуждая случившееся и вырабатывая план дальнейших действий.

Глава 20

Пантелеевская больница

Кочкин вошел в кабинет начальника сыскной, держа в руках какую-то бумагу.

– Что это там у тебя? – спросил Фома Фомич.

– А вот взгляните! – Он положил бумагу перед фон Шпинне. Тот пробежал ее глазами и громко рассмеялся.

– Занятный документ!

– Да уж, – кивнул Меркурий.

Это был перечень мест, где за последние восемь месяцев побывал старик Мясников. Бумага начиналась так: «Действительный список действительных мест, посещенных мещанином Мясниковым Осипом Даниловичем…» Далее шли даты и краткая биография мещанина Мясникова-старшего. Потом, собственно, перечень. Но самое смешное заключалось в том, что список состоял всего лишь из одного пункта, в котором было написано: «Пантелеевская больница – с 21 февраля по 11 марта».

– Он получил вознаграждение? – спросил все еще улыбающийся начальник сыскной.

– А как же, только что, один рубль семьдесят три копейки серебром! – ответил Кочкин.

– Ну, что же, мы свое слово держим. Теперь о деле. – Лицо Фомы Фомича сделалось серьезным. – Все оказалось намного проще, чем мы думали. Вот оно, то место, – он ткнул пальцем в Володин список, – где старика Мясникова загипнотизировали. Я в этом более чем уверен! Сделаем так, – он достал часы, посмотрел и снова спрятал. – Я сейчас же еду в Пантелеевскую больницу…

– Мне с вами? – спросил его Кочкин.

– Нет, Меркуша, давай разделимся и убьем двух зайцев. Я в больницу, а ты к Щербатову. Помнишь, о чем мы с тобой говорили? Помнишь! Ну, а раз так, то что сидеть, за дело!

* * *

Пантелеевская больница находилась в самом конце Татаяра, на краю далеко простирающихся холмистых пустошей – ничейной земли. Двухэтажное приземистое здание было некогда выстроено купцом Пантелеевым, и первоначально здесь размещалось реальное училище, которое, просуществовав всего несколько лет, по неизвестным нам причинам закрылось. А здание городские власти передали врачебной управе под лечебницу для душевнобольных, которой ранее в Татаяре, стыдно признаться, не было.

Психиатрическая лечебница, как всякое заведение подобного рода, со всех сторон была обнесена высоким забором, который местами покосился. В некоторых местах зияли дыры, а местами забора не было совсем. Однако это не мешало больничному сторожу стоять у ворот и никого не пропускать во двор.

– Сегодня неприемный день! – кричал он всегда, и зимой и летом, осипшим голосом тем, кто пытался войти в ворота, а если строгий окрик не действовал, сторож замахивался палкой.

С ним-то и столкнулся Фома Фомич, приехавший в психиатрическую лечебницу побеседовать со смотрителем.

– Не пущу! – завидя подходящего к воротам фон Шпинне, заявил сторож и, подперев бока руками, стал в проходе. – У меня никто не пройдет!

– Почему? – жизнерадостно улыбаясь, спросил его Фома Фомич и снял с головы канотье. – Фу, жара-то сегодня какая! А ведь еще и лето не началось…

– Зря лыбишься, все равно не пущу! – сурово ответил старик и нахмурил брови.

– Почему? – повторил свой вопрос начальник сыскной.

– Почему, почему, день сегодня неприемный, вот почему! Так что давай, дядя, заворачивай оглобли и шуруй отседова! А то гляди, у меня палка. – Сторож угрожающе выпучил глаза и любовно погладил прислоненный к ноге суковатый дрын. – Я тут одного как огрел по спине, тоже в неприемный день в ворота перся, вот как ты, так он чуть богу душу не отдал!

– За такие дела можно угодить и на каторгу, – сказал фон Шпинне, понимая, что врет дед и не краснеет.

– А я при исполнении, мне дозволяется!

Эту бдительность сторожа можно было назвать похвальной, даже в некотором смысле заслуживающей награды, если бы не одно вопиющее обстоятельство.

– А как же там? –