Твое имя - Эстер И

потолка и состояло из толстых черных мазков. Я подошла к картине, вспомнив повторяющийся сон, в котором я оказывалась в свободном падении сквозь темноту, настолько полную, настолько всеобъемлющую, что я даже не могла ощутить себя в движении и, следовательно, не испытывала страха.

– До того, как я начала писать, – начала О, – я тратила все свое время всего на три вещи: отвлекала себя, предотвращала ухудшение ситуации или делала одолжение человеку, который ничего для меня не значил. Для чего я это делала? Я мечтала положить свою жизнь к ногам сильнейшего убеждения, но не чего-то грандиозного, вроде религии или политического движения. Я отказалась участвовать в каком бы то ни было деле. Я хотела, чтобы страсть, которую я испытывала, была всецело моей, чтобы ни у кого другого не могло быть такой. Абсолютно моей, чтобы без меня и самой страсти не могло существовать. Я хотела получить абсолютное «да».

– Абсолютное «да», – повторила я. – На что ты говоришь «да»?

– Подумай о цикадах, – сказала О. – Существует жужжание цикад, как технический феномен звуковых волн. Тогда возникает тайна шума, его неистовая бесформенность. Ни одна из подобных вещей не может быть нарисована. Я рисую то, что находится между ними. Когда я рисую, я говорю «да» чему-то, с чем нельзя согласиться, и не согласиться тоже нельзя.

– Твое «да» – это «нет», растянутое во времени, – заметила я.

– Мун, наоборот, начинается с долгого «нет». Мун – это твое абсолютное «да».

Я отвернулась от картины и с удивлением обнаружила, что О стоит прямо у меня за спиной.

– Почему ты так уверена? – спросила я. – Это странно. Мне кажется, ты уверена в этом больше, чем я.

– Не говори так, – сказала она. – Я уверена в этом не больше, чем ты. Я уверена в этом ровно настолько, насколько уверена ты. Предупреждаю тебя. Если ты не выполнишь свое обещание, я никогда больше не смогу смотреть тебе в глаза.

– Какое обещание? Разве я давала обещание?

– Ты лукавишь. Ты не можешь вынести собственной серьезности. Посмотри на себя. Ты впадаешь в сладостную истому. Тебе слишком нравится находиться в моей комнате. Мне нужно быть осторожнее. Я должна отдалиться от тебя. В тебе есть слабость. Слабость, из которой рождается надежда на то, что я разумно поговорю с тобой, чтобы избавить тебя от твоей мучительной очарованности.

– Но что я, по-твоему, должна делать? Я не знаю, как найти Муна. Я даже не уверена, что он все еще в стране.

– В каком-то смысле ты уже нашла его, – произнесла О. – Это то, что ты отказываешься понимать. Ты делаешь вид, что он где-то в другом месте, где-то далеко от тебя, чтобы избежать более важной задачи, которая намного сложнее, чем соединение с ним. Как только ты осознаешь это, ты сможешь опустошить свое сердце, чтобы он мог полностью заполнить его.

– Если я уже нашла его, то что же это за разобщение и неудовлетворение, которые я ощущаю?

– Это боль от того, что ты не знаешь, что делать с тем, что ты нашла. Это порочное стремление контролировать ситуацию, когда все, что ты должна делать, – это подчиняться, безукоризненно и терпеливо.

– Чтобы увидеть его, я должна поверить, – выдохнула я с внезапной ясностью. – Я найду его, потому что всегда знала, что найду. Мой поиск – это всего лишь небольшое следствие моей уверенности. Все, что я делаю, – это стучу в дверь, за которой он меня ждет.

Мать О вошла в комнату, золотые кольца сильно тряслись в ее ушах, как будто она только что решительно сказала кому-то «нет». Она жестом велела мне отойти в сторону. Она подняла черную картину и прислонила ее к другой стене, открыв, к моему удивлению, окно на том месте, где раньше была картина. Когда она открыла окно, жужжание цикад не просто наполнило квартиру, это было похоже на грохот ног по картонной коробке, из которой вытряхивают наружу все содержимое.

О шевелила губами, но я не слышала, что она говорила. В отличие от ее матери, которая не могла слышать, потому что жила в гробовой тишине, мы с О были оглушены слишком громким отвратительным шумом.

Прошло три месяца с тех пор, как Мун ушел тренироваться в развлекательную компанию. Т/И стоит в толпе на его дебютном концерте. Мун выбегает на сцену с раскрасневшимися щеками, словно вызванный на битву. Еще два парня стоят по обе стороны от него. Т/И выкрикивает его имя, как раньше, всякий раз, когда он выходил из поезда и не мог разглядеть ее среди незнакомцев, ожидающих на платформе. Но теперь она не единственная, кто зовет его, и она ловит себя на мысли, что кричит так же, как и другие, просто так, без всякой надежды на признание.

Она становится поклонницей Муна. Она слушает его музыку, пока собирает его старую одежду для пожертвования. Она разбирает их фотографии из отпуска и развешивает плакаты, на которых на Муне одежда, которая на ощупь кажется холодной как лед.

Когда старые друзья звонят и спрашивают, «переживает» ли она или «мертва внутри» после расставания, она отвечает «нет» и объясняет почему. Друзья ставят под сомнение ее благоразумие в замене взрослого возлюбленного из реальной жизни на мальчика-звезду, который не знает о ее существовании. Она им отвечает: «Как человек, который не может жить без любви, я прекрасно понимаю, что исчерпала все свои возможности на этой, не оправдавшей моих надежд планете. Вопрос больше не в том, „кто те люди, которые примут мою странную любовь?“, а скорее в том, „как мне сделать свою любовь еще более необычной и невозможной?“»

После разговора у ее друзей остается неприятное послевкусие.

На следующий день раздается стук в ее дверь. Она ждет свою новую подругу О. Но в коридоре стоит незнакомец.

– Это я, Мун, – говорит он.

Она пытается захлопнуть дверь у него перед носом, но он придерживает ее ботинком и нервно смеется. Т/И волнуется. Она слышала сообщения о сумасшедшем в Сеуле, который разыскивает одиноких женщин и умудряется убедить их, что они на самом деле знают и любят его.

– Помнишь тот раз, когда мы так долго целовались в темноте, что начали целовать собственные руки, сами того не заметив? – что-то в этом роде. Сумасшедший охотится на женщин, которые не могут отличить свои мечты от реальности.

Т/И ради Муна говорит себе, что она должна прочно оставаться в реальности, то есть находиться в вечной дистанции от него. Какой бы серьезной поклонницей она ни была, она не должна обманывать себя, думая,