Твое имя - Эстер И

маску и сердито посмотрела на них в ответ. Она выглядела так, словно работала в угольной шахте. Ее перепачканное лицо было еще далеко от того, как должна выглядеть нормальная кожа, но пешеходы, казалось, испытывали облегчение от самого того факта, что она показала лицо.

Вдоль улицы тянулись магазины одежды и продуктовые лавки, их товары были выставлены на всеобщее обозрение. Повсюду было так много всего одинакового. Но общий вид создавал зрелище красочного беспорядка, в котором я замечала случайные детали, включая мистическую пустоту, появлявшуюся на миллисекунды в глазах людей, когда они отворачивались от своих друзей и опускали взгляд на телефоны.

Я слезла с мопеда и перешла улицу. На земле лежала картонная фигура Муна в натуральную величину. Он был изображен стоя и махал рукой. Рядом стояли четверо других парней, охранявших вход в косметический магазин. Все были в кардиганах пастельных тонов и белых масках для лица, точь-в-точь как у меня. Конечно, только Мун обладал телесной диалектикой, чтобы знать, как вставать, и в то же время, как ложиться.

– Кто это? – спросила О, подходя ко мне.

– Это Мун, – ответила я.

– Но как ты можешь это утверждать?

Я не успела остановить ее. О наклонилась, ущипнула Муна за голову сбоку и сорвала верхний слой картона. Вместе с ним оторвалась большая часть его лица. Под ней была только коричневая гофрированная бумага. В ужасе от того, что она натворила, О повернулась ко мне, зажав лицо Муна двумя пальцами. Она была не в силах отпустить его, несмотря на то что находила это отвратительным. В этот момент из магазина вышел мужчина в форме, схватил картонную фигуру и бросил ее в кузов фургона, припаркованного у обочины. Мы с О заглянули внутрь: там было еще больше картонных фигур Муна, рядом с разорванными плакатами и засаленными коробками из-под пиццы с его изображением.

– Его убирают отовсюду, – ошеломленно сказала О. – Смотри, вот настенный календарь с Муном на предстоящий год. Его стирают даже из будущего. Что случилось? Почему тебе больше не разрешают с ним видеться?

– Он ушел из группы, – ответила я. – Возможно, он больше никогда не появится на публике.

– Значит, тебе больше некого любить?

– Мне никогда не нравились такие проявления Муна.

– Тогда что же осталось? – О настаивала. – Какие качества Муна правильные? Ты должна найти верный вариант, прежде чем уничтожат и их тоже.

Когда мы мчались на мопеде О, я посмотрела ей через плечо и увидела в зеркале свое лицо в белой маске. Я протянула руку и легко сняла высохший материал. Оказавшись на свободе, маска пронеслась мимо моей головы. Я оглянулась назад. Она была будто крошечный призрак, освещенный фарами. Воздух от потока машин, которые со стоном двигались вперед, не давал ей упасть на землю. Я повернулась обратно, приподнялась и прижалась своей скользкой щекой к щеке О. Мы решили просто заказать еду к ней домой. Мы кричали друг другу, обсуждая, что хотим съесть. В зеркале я видела четыре лица разного цвета, прижатые друг к другу. Наши волосы развевались на ветру как одна спутанная масса, наши рты вели громкую дискуссию. Я представила себе, будто бы мы оживленно спорим с черной ночью, в которую мы мчимся.

О жила на шестом этаже многоэтажки. Из прихожей мне был виден другой конец квартиры, где был балкон – огороженная площадка, едва вмещавшая сушилку, от одного конца до другого увешанную белыми майками без рукавов. Раздвижная стеклянная дверь была отодвинута, открывая этот странный маленький уголок – ни к селу ни к городу. В какой-то момент мне показалось, что балкон словно украдкой вторгся сюда из внешнего мира, будто бы соседняя квартира изгоняла эту крошечную комнату, медленно выталкивая ее из своих стен. Дальше, в темноте, были видны освещенные окна многоквартирного дома напротив.

Был слышен хор цикад. Их пение окутывало мои чувства, словно кольчуга, тонкая, но непроницаемая. В потоке общего треска я могла различить более тонкий звуковой рисунок: носовой подъем, три коротких повторения и жужжащий спад. На деревьях, росших у подножия многоквартирного дома, сидели сотни цикад.

– Я никогда не жила в месте, которое бы звучало так, как это, – выдохнула я с восхищением.

– Я уже даже не замечаю цикад, – отмахнулась О. – Они мне надоели. Что интересно, именно когда они внезапно замолкают, я резко просыпаюсь посреди ночи.

Когда мы прошли вглубь квартиры, то увидели женщину, лежащую на кожаном диване с закрытыми глазами. На плазменном экране без звука показывали вечерние новости. На женщине было черное платье без рукавов, открывающее восковой блеск ее плеч. О присела на край дивана и слегка встряхнула ее. Ресницы женщины, намазанные тушью, с трудом оторвались друг от друга, когда она открыла глаза.

– Ты весь день проспала, – укоризненно обратилась к ней О.

Женщина внимательно следила за ртом О.

– Тогда найди мне какое-нибудь занятие, – ответила она. Ее голос слегка дрожал, будто балансируя на тонком канате. – Что-то важное. Мне жаль, но я презираю хобби… Ты нашла работу?

О покачала головой.

– Постарайся найти хорошую работу, – продолжила женщина. – Такую, которая помогает людям.

– Я не из тех, кто помогает другим, – сказала О.

– У меня бесполезная дочь с вытянутым лицом, – размышляла женщина. – Иногда мне хочется, чтобы ты хладнокровно убила кого-нибудь. Тогда я могла бы доказать, что все еще люблю тебя. Я бы приносила тебе в тюрьму «Голуаз»…[10]

– Ты снова засыпаешь.

Мать О встала, расправила свое платье и исчезла в спальне. Она была даже выше О. Мы услышали, как она открыла окно. Затем еще одно. Стрекотание цикад стало громче. Мне пришлось повысить голос.

– Что она делает? – спросила я.

– Я не знаю, – произнесла О, с беспокойством наблюдая за дверью. – Мне жаль, что тебе придется терпеть этот шум. В прошлом году с ней произошел несчастный случай, и теперь она ничего не слышит. Но ее единственное желание – снова услышать стрекот цикад. Трудно поверить, что было время, когда она презирала этот шум… Она просто не могла к нему привыкнуть. Каждое лето он утомлял ее, и все ее ночи проходили без сна. Теперь она спит весь день напролет. – О сжала мою руку. – Пойдем, я покажу тебе, как я живу.

Ее комната была узкой, прямоугольной и без окон. По сути, это был коридор с кроватью. У стены стояли десятки картин разной степени завершенности.

– Ты пишешь картины, – удивленно заметила я.

– Нет, – ответила О. – Эти картины соизволили быть написанными мной. Вот насколько отчаянно они хотят существовать.

Самое большое полотно в комнате было почти до