Жмых. Роман - Наталья Елизарова

…Лишившись салона, я ощутила тревожное, с каждым днём всё более угнетающее чувство безысходности, бессилия и собственной никчёмности. У меня не было ни малейшего представления о том, чем заниматься дальше. Будучи при деле, каким бы безнравственным оно ни являлось, я крепко и уверенно держалась на волнах, и вот теперь словно ко дну пошла. Конечно, на вырученные после продажи салона деньги, я могла бы жить безбедно до конца своих дней, но мне хотелось посвятить себя чему-то достойному, по-настоящему полезному. Только вот чему? То, что я знала и умела, не было ни достойным, ни полезным.

Я отчаянно нуждалась в добром совете. Но к кому я могла обратиться? Друзей у меня не было. Я добровольно и абсолютно сознательно изолировала себя от остальных людей, подобно средневековому замку, опоясанному со всех сторон глубоким, заполненным водою, рвом, сооружённым в оборонительных целях. Теперь же моя душа настойчиво жаждала не просто товарища, у которого можно обрести ободрение и поддержку, а поводыря, указующего путь. Единственным, кто в полной мере соответствовал этому слову, был Луис Карлос Престес. Исходившая от него магнетическая аура самоотверженности, мужества и благородства притягивала к себе, как магнит. Но у нас с ним не было никаких точек соприкосновения. Он был из другого мира. Говорил на непонятном языке. Требовал пожертвовать собой во имя революции — а мне, уже столько натерпевшейся в этой жизни, хотелось покоя и комфорта, призывал к лишениям — а мне было что терять, воспевал какое-то мифическое всеобщее благо трудящихся — а какое мне было дело до всех этих посторонних, а им — до меня?..

Неожиданно в мыслях мелькнул образ дона Амаро Меццоджорно — вот кто, действительно, смог бы разрешить все мои сомнения. В отличие от Престеса, этот человек не имел ни чести, ни совести, но в здравомыслии ему отказать было нельзя: его неизменная железная логика и объективный взгляд на вещи всегда поражали меня и невольно заставляли принимать его сторону. И в отличие от Престеса, он изъяснялся на понятном мне языке.

…Я постаралась организовать всё так, чтобы наша встреча выглядела как можно более случайной, и потому не поехала сразу в Баию, а попробовала разыскать его на одном из аукционов, где он был завсегдатаем. Расчёт оказался неверным — дон Амаро давно уже не принимал участие в торгах. Как мне удалось выяснить, он ещё несколько назад свернул производство каучука и распродал все свои земли. Эта новость озадачила: дон Амаро отошёл от дел — так непохоже на него… Что бы это значило?.. И всё же, изучив с десяток газетных объявлений, я наткнулась на информацию о продаже кофейной плантации в Эспириту-Санту[53]: её владельцем был сеньор Меццоджорно. Ухватившись за эту ниточку, я немедленно выехала туда.

Накануне предстоящей встречи я провела бессонную ночь. Мне было стыдно за собственную робость. Я изо всех сил пыталась убедить себя, что нет никаких причин так волноваться: я сходу дам понять дону Амаро, что в нашем «нечаянном» свидании нет ничего личного, что мы всего лишь участники торговых переговоров.

…Мы встретились в таверне, расположенной неподалёку от продаваемой усадьбы. Я увидела, что дон Амаро узнал меня в первую же секунду, словно я ни капли не изменилась за все эти годы. Он, казалось, ничуть не удивился, словно для такой как я не было ничего более естественного, чем разъезжать по всей стране и скупать за бесценок имения.

— Я знал, что когда-нибудь мы встретимся снова… — негромко сказал он и после паузы прибавил, — вернее, надеялся.

— Признаться, я надеялась на обратное.

— Не сомневаюсь.

Годы не состарили его, он лишь немного располнел, и не внесли никаких корректив в его облик: те же повелительные интонации, те же уверенные жесты, и неизменная кубинская сигара в зубах.

— Если ты жива, а не тлеешь в какой-нибудь выгребной яме, и более того, покупаешь недвижимость, значит, не так уж плохо я тебя воспитал.

— Скорее, это случилось вопреки вашему, так называемому, воспитанию.

— Может быть и так… Но если ты покупаешь кофейную плантацию в самый разгар кофейного кризиса, значит, я всё-таки что-то упустил.

— Это вас не касается. Меня устраивает цена, которую вы просите за фазенду, — я готова подписать купчую. Вместо того, чтобы тратить время на излишние сантименты, давайте поскорее оформим бумаги.

Дон Амаро снисходительно улыбнулся:

— Ты так торопишься продемонстрировать себя деловой и обеспеченной женщиной, что даже не просишь показать поместье и забываешь поторговаться… Это и смешно, и глупо, и совсем не по-деловому…

— Мне безразлично, что вы обо мне думаете.

— Это не так, иначе бы ты сюда не приехала… Но не будем об этом, не смотря ни на что, я рад тебя видеть, Джованна… После долгой разлуки люди обычно обнимают друг друга, ты позволишь?

Не дожидаясь ответа, он меня обнял. Я почувствовала себя не в своей тарелке: на такую встречу я рассчитывала меньше всего.

— Выпьем по стаканчику? — предложил он. — Что предпочитаешь?

— Абсент.

Дон Амаро засмеялся:

— Я знал, что ты меня ненавидишь, но ведь не до такой же степени.

Он заказал херес.

— Итак, ты хочешь купить мою фазенду…

— Я приехала сюда только ради этого.

— Дорогая, нет нужды всякий раз подчёркивать, как я тебе противен. В конце концов, это не я тебя нашёл, а ты меня. Какими бы ни были истинные мотивы твоего визита: уязвить меня или, благодаря моему одобрению, обрести значимость в собственных глазах — отбросим их в сторону и обсудим исключительно коммерческую часть вопроса… Ты, действительно, намереваешься заняться производством кофе? Если это так, то ты или сумасшедшая, или не читаешь последних газет. Все, кто так или иначе был связан с кофейным бизнесом — производители, поставщики, посредники и даже наше бестолковое правительство — разорены. Цены упали до семи центов за фунт! Его излишки сжигают и топят в океане, а он всё равно продолжает дешеветь!

— Я слышала про это.

— Ах, вот оно что! Значит, ты хочешь купить заранее обречённое предприятие, зачем?

— Но ведь кризис когда-нибудь кончится…

Дон Амаро рассмеялся.

— Когда страна, как гулящая девка, окунается в разгул политических страстей, рассчитывать, что это произойдёт очень скоро, не приходится. А у кого из нас в запасе есть вторая жизнь, чтобы дожидаться, когда всей этой вакханалии придёт конец?.. Президент Бернардис сменяет Песоа, Луис — Бернардиса, Престис — Луиса, Мена Баррету — Престиса, Варгас — Мена Баррету[54]… Но что в итоге получаем мы? Обанкротившиеся предприятия, инфляцию, толпы одичавших голодранцев, которые взялись за оружие… — почувствовав, что на меня кто-то смотрит, я повернула голову и напоролась на недобрый взгляд нетрезвого молодого человека, стоявшего у стойки; его глаза были прикованы к моим пальцам, теребившим ручку сумочки: блеск алмаза, завальцованного в массивный золотой перстень, сверкал на солнце слишком ярко; я невольно спрятала руки под стол; в последнее время газеты пестрили уголовной хроникой: кражи, грабёжи, убийства… — человек, потерявший работу, превращался в зверя. — Подобно дешёвой шлюхе, наше правительство пристраивается то к одному, то к другому: сначала заигрывает с кофейными и сахарными магнатами, а потом сворачивает все противозасуховые программы, льнёт к крестьянам, но отказывается проводить земельную реформу, вешается на шею промышленникам, но увеличивает налоги… Если бы все эти манёвры проводились в интересах хотя бы какой-то социальной группы, я бы назвал такую политику искусной и гибкой, но нет — наши досточтимые отцы народа вертятся, как флюгер, лишь затем, чтобы любой ценой удержать власть в своих руках, и плевать им на то, кто из нас пойдёт в расход ради достижения этой цели. И потому мне с ними не по пути.