Жмых. Роман - Наталья Елизарова

— Что вы намерены делать?

— Все свои сбережения я вложил в военный завод, строительство которого сейчас полным ходом идёт в Калифорнии, и куда со временем собираюсь перебраться — если меня не подводит чутьё, очень скоро это будет самый прибыльный в мире бизнес.

— А как же плачущие деревья?

— Каучуковые плантации я давным-давно продал Форду, он налаживал в Бразилии производство шин для автомобилей своей кампании и не скупился в цене, — дон Амаро расхохотался. — Это была сделка века! Ведь буквально через полгода после нашего с ним договора в Советах началось массовое производство синтетического каучука, и гевея сразу обесценилась.

— Действительно, сделка века. Поздравляю.

— И это только начало. Если наши политики будут продолжать играть в свои любимые игрушки, а они, как правило, своим амбициям не изменяют, мы окажемся на пороге очередной мировой войны, и тогда продукция моего нового предприятия станет на вес золота.

— Не сомневаюсь, что мир взорвёт себя, лишь бы ваш счёт в банке пополнился.

— Не иронизируй, Джованна, так и будет. Поэтому, если тебе нужна эта чёртова фазенда — я отдам её даром. Она мне только руки вяжет, не будь её, я бы давно уехал в Штаты.

— С чего это вдруг такое великодушие?

— Хочется сделать тебе приятное, я так давно ничего тебе не дарил, — он попытался взять мою руку, но я высвободилась. — А мой последний подарок, признаю, был не очень удачным.

— Вот за это я благодарна. Не будь этой гадкой выходки с вашей стороны, я бы, возможно, до сих пор оставалась вашей подстилкой.

— Тебе непременно хочется меня уколоть? Не трать порох. Я не намерен отвечать на твои выпады. Давай поговорим, как разумные люди. Предлагаю заключить соглашение.

— О, узнаю дона Амаро Меццоджорно! — улыбнулась я. — Сейчас мне предложат очередную низость.

— Всего лишь взаимовыгодную сделку. Я предлагаю тебе отправиться со мной в Америку в качестве равноправного делового партнёра, который после моей смерти унаследует всё моё состояние. Ты ведь знаешь, у меня нет детей, и мне некому оставить дело. Мы могли бы стать добрыми друзьями, а иногда — немного больше. Ни на твою любовь, ни на верность я не претендую.

— Щедро, я, право, тронута. Вероятно, леди Рочфорд, упокой Господь её душу, — наконец-то я научилась выговаривать эту фамилию! — была в своё время растрогана не меньше моего?

Он побледнел.

— Тебе что, доставит удовольствие, если я буду страдать?

— Не доставит.

— Тогда заткнись и послушай меня. Я не думаю, что ты прикатила сюда только ради того, чтобы заставить меня чувствовать себя подлецом. Я догадываюсь, что тебя гложет: ты запуталась, стоишь на распутье. Узнаю маленькую девочку, которая хваталась за мою руку всякий раз, когда ей становилось страшно или она теряла уверенность в себе.

— Если бы вы не были гнусным развратником, вы могли бы стать для меня хорошим отцом, — опустив голову, прошептала я.

— Если бы я был хорошим отцом, а не гнусным развратником, я никогда бы не подцепил тебя в Посадасе, и ты бы заживо сгнила в стенах какой-нибудь монастырской богадельни, — парировал дон Амаро. — К чему сейчас эти препирательства, Джованна? Разве ты за этим приехала?

— Нет, мне нужен ваш совет.

— Так спрашивай!

Сбиваясь и путаясь, я рассказала дону Амару обо всём, что терзало мою душу. Выслушав исповедь до конца, он мрачно усмехнулся:

— Огради тебя Бог от социалистов и им подобных!

— Но миллионы людей по всему миру поверили им…

— Покорное и безвольное быдло — вот кто такие твои миллионы! Не позволяй втягивать себя в эти игры!.. Ты заблуждаешься, если думаешь, что политикам есть до тебя дело. Ты всего лишь инструмент в руках ловких демагогов. Не дай им себя одурачить!

— Но среди них есть честные и порядочные люди… Полковник Престес, например…

— Ещё один Дон Кихот! — презрительно усмехнулся сеньор Меццоджорно. — Благодаря таким, как он, старушка Европа повержена в хаос.

— Но цели, которые он преследует — благородны.

— Это ещё почему, интересно? Потому что он сам в это уверовал? Потому что ему вздумалось отождествить свои бредовые идеи с истиной и объявить себя мессией?.. По какому праву он навязывает мне свои идеалы?!. Вот что я тебе скажу, Джованна, — держись подальше от фанатиков! В какие бы одежды они ни рядились, что бы ни проповедовали, там, где они появляются — проливается кровь.

— Но разве жертвы не оправдываются великой целью?

— А разве великая цель не может быть заблуждением или эффектной ширмой для прикрытия чьих-то частных корыстных интересов?

Я не нашла, что ему ответить. Раздирали противоречивые чувства: с одной стороны я видела в его словах рациональное зерно, с другой — не была готова призвать правоту человека, который сломал мне жизнь.

— Послушай, Джованна, — он взял мои руки в свои, — не знаю, будет ли у нас ещё возможность поговорить, но пока ты рядом… Хочу попросить — береги себя! Никому не позволяй себя использовать. Кто бы ни возникал на твоём пути — Престес или какой-то другой неистовый безумец, всегда помни: твоя жизнь — принадлежит только тебе, и никто не вправе распоряжаться ею, какими бы благими намерениями он ни руководствовался… Знаешь, иногда не так страшны отъявленные злодеи, как те, кто искренне мечтает причинить добро…

Я вдруг почувствовала, что мы никогда больше не увидимся, и в этом ощущении было что-то щемящее, будто умирала какая-то часть меня. Я сказала об этом вслух.

— Как знать, — закуривая, задумчиво проговорил дон Амаро. — Иногда прощание — это самый короткий путь навстречу…

Эти слова неприятно врезались в память. Тогда я просто проигнорировала их, они показались мне всего лишь цветистой фразой, изящным риторическим ребусом, расшифровывать который не было никакого желания, но впоследствии неоднократно их вспоминала — они оказались пророческими: чем дальше я пыталась уйти от дона Амаро Меццоджорно, тем ближе к нему приближалась, пока однажды не поняла, что я — всего лишь слепок, снятый его руками с самого себя.

Фазенда Сантос, получившая название по одному из сортов кофе, перешла в мои руки, хотя я до последнего сомневалась, что дон Амаро сдержит слово и оформит дарственную — он никогда ничего не делал бескорыстно. Но, наверное, это имение и правда не представляло для него никакой ценности, раз он с такой лёгкостью отдал его мне. Кроме того, он отписал мне особняк в Копакабане[55], на что я уже совершенно не рассчитывала. По его словам, это был «прощальный подарок». Я же сочла этот широкий жест неуклюжей попыткой откупиться от прошлого.

Впоследствии особняк сыграл роковую роль в жизни очень многих людей. Будто что-то предчувствуя, я долго не могла найти ему применение. Если, став хозяйкой плантации, я тут же облюбовала тамошнюю усадьбу и переехала туда, то дом в Копакабане длительное время пустовал: переселяться в Рио-де-Жанейро я не собиралась, и у меня не было там никаких дел, чтобы возникала необходимость останавливаться в этом доме проездом.