Фарландер - Кол Бьюкенен

— Малышка Лара никогда не сможет стать твоей гламмари, — без обиняков объявила старуха после того, как битый час объясняла, что только женщины Манна владеют богатством и влиянием своих семей, поскольку только они сохраняют и передают из поколения в поколение древнюю кровь. — Вот о чем ты должен помнить в первую очередь, а не о том, кто лучше тебя ублажает, — с укоризной добавила она. — Родственники Лары уже в нашем лагере, не забывай об этом. Ты должен выбрать супругу с таким расчетом, чтобы укрепить наши позиции, а значит, из влиятельной семьи, которую мы желаем привлечь на свою сторону. Лара никогда не станет для тебя большим, чем уже есть, и вы оба должны этим и довольствоваться.

Киркус обругал тогда старуху, предложил не совать нос в его дела. Ларе о том разговоре он не рассказал — а как о таком расскажешь? Как-нибудь сама узнает.

В ночь, оказавшуюся их последней — хотя об этом знала одна только она, — Лара была кокетливой и игривой. Проведя в любовных играх несколько часов, они вдруг поспорили из-за какой-то мелочи, какой-то пустячной оговорки, о которой он и вспомнить теперь не мог. В конце концов Лара убежала, крича, что никогда больше не заговорит с ним, а он только посмеялся над ее истерикой, не зная еще, что потерял любовницу.

На бал, проводившийся несколько дней спустя, она явилась с новым кавалером, тупицей Да-Раном, гордо вырядившимся в парадные доспехи со всеми полагающимися ленточками и еще не зажившим шрамом на щеке, полученным на той же неделе при усмирении каких-то северных племен.

На Киркуса в тот вечер Лара даже не посмотрела.

Ни разу.

Эта девчонка, Рианна, так поглядывала на своего жениха, что Киркусу делалось не по себе. Будь он склонен к самоанализу, наверное, распознал бы в глодавшем его чувстве ревность. А так оставалось только сидеть, мрачнеть да смотреть на все злыми черными глазами.

Пока она ела, одна ее рука оставалась под столом. Присмотревшись, Киркус обнаружил, что эта самая рука совершает ритмические движения, столь осторожные, что заметить их было почти невозможно. Хмыкнув, он неверным жестом пьяного смахнул салфетку на пол и, нагнувшись за ней, скользнул взглядом по ногам обедающих. Так и есть. Тонкая белая ручка нежно поглаживала любовника по бедру, пробираясь все выше и выше.

Киркус подобрал салфетку и выпрямился. Посмотрев на девушку еще раз, он как будто увидел вдруг другого человека. Увидел и усмехнулся. Взгляд его, задержавшись на ее худеньком теле под зеленым платьем, на выпяченных вызывающе тугих грудях, на высокой, с изгибом, лебединой шее, перешел на гордое, нежное личико, выбеленное, подкрашенное и обрамленное буйной кроной огненно-рыжих волос.

— Хочу ее, — объявил Киркус жестким тоном, привлекшим к нему общее внимание.

— Что, дорогой? — осведомилась Кира, сидевшая у дальнего края стола.

Он указал пальцем на Рианну:

— Хочу ее.

Пухленькая хозяйка наконец-то нарушила обет молчания и тихонько хихикнула в кулачок, как будто обнаружила вдруг, что делит обед с сумасшедшим. Остальным, однако, было не до смеха. Шокированные, они замерли с открытым ртом.

— Ты серьезно? — спросила жрица, тоном давая понять, что ему лучше бы хорошенько подумать, прежде чем говорить.

Киркус знал, о чем она предупреждает. В Косе старуха могла отказать в чем-то подобном; так она и сделала, когда он после бала потребовал себе Лару. Тогда Кира не решилась нарушить хрупкий баланс сил, благодаря которому его мать и держалась у власти. Но здесь? В присутствии этого провинциального шута? Донос подтверждался — Белиас только играл роль священника, но не исполнял взятые на себя обязанности.

— Ты же знаешь, что это за люди. Да, я хочу ее.

Словно защищаясь от надвигающейся угрозы, девушка

вскинула руку к горлу и повернулась к отцу. Жених положил руку ей на плечо и поднялся, как будто намереваясь заявить протест, но так ничего и не сказал. Мать все еще хихикала.

Жрица вздохнула. О чем она думала? Присутствующие могли только гадать. Какое-то время старуха и внук смотрели друг на друга, ничего не говоря. Тишина сгущалась.

Кира повернулась к Белиасу, лицо которого под ее пристальным взглядом побледнело и осунулось. Похоже, эта перемена и подтолкнула жрицу к решению. Улыбка на ее губах была не более чем данью вежливости.

— Первосвященник Белиас, — заговорила она, отодвинув тарелку, — я задам вам вопрос.

Губернатор прокашлялся.

— Да, госпожа?

— Скажите, откуда исходит величайшая угроза нашему ордену?

Он беззвучно открыл и закрыл рот. Повторил попытку — и снова ничего. Затем...

— Я... я не знаю. Мы правим большей частью известного мира. Мы сильнее других. Я... не вижу никаких угроз...

Ее веки опустились, словно не выдержав собственной тяжести.

— Величайшая угроза всегда идет изнутри. Мы обязаны остерегаться наших собственных слабостей. Нельзя стать мягкими. Нельзя допускать в орден тех, кто не имеет настоящей веры. Когда такое происходит, религия утрачивает смысл. Вы должны понимать это.

— Госпожа, я...

Она открыла глаза, и первосвященник умолк на полуслове. Его застывшие над скатертью руки заметно дрожали.

— Благодарю за оказанное гостеприимство. — Старуха промокнула салфеткой губы и положила ее на стол. Потом подняла руку и щелкнула пальцами. Звук получился такой, словно сломалась кость. Четверо алтарников, стоявших дотоле в углах зала, направились к столу.

Рианна вскрикнула.

Движимый паникой и отчаянием, ее жених ударил одного из стражников в подбородок. В следующее мгновение другой выхватил меч. Защищаясь, жених вскинул руку, и алтарник, действуя с бездумной простотой мясника, рассек ее одним ударом и тут же, немедля, нанес второй, выше. Отрубленная кисть упала на пол. За ней, неуклюже и тяжело, грохнулась рука. Жених, крича от боли, налился рядом с раскрытой ладонью. Из раны била кровь.

Хозяйка вскочила и туг же извергла на скатерть фонтан еще не переварившихся креветок.

Бормоча что-то нечленораздельное, губернатор шагнул к дочери, но поскользнулся на луже крови и едва устоял на ногах. Лицо его болезненно сморщилось.

Двери распахнулись, и в комнату с оружием наготове ворвалась внутренняя стража. Глазам солдат открылась жуткая картина: их хозяин, шатаясь, словно пьяный, стоял в дальнем конце зала; на полу корчился и кричал измазанный кровью мужчина; дочь губернатора билась в руках алтарников, и лишь двое в белых мантиях, сидевшие в разных концах стола, преспокойно пили вино.

Солдаты медленно отступили и осторожно затворили за собой дверь.

Глухо застонав, первосвященник упал на колени перед поднявшейся со стула жрицей.

— Пожалуйста... — только и смог пробормотать он, с хватившись за грудь. В ее руке появился небольшой кинжал. Одно короткое, отточенное движение... слева направо, поперек горла...