Доказательство чести - Кирилл Казанцев

Зелинскому было плохо и без этих разъяснений. Он впервые решился на поступок, подобных которому никогда не совершал, перевел вагон своей жизни на соседние рельсы. Ему было хорошо известно, что к нарушению закона склонны не только уголовники, но и сами служители правопорядка. Однако Саня не думал, что перескочит этот путь так быстро. Теперь поступки, на которые ранее он никогда бы не решился, стали происходить в его жизни почти ежедневно. Они наматывались один на другой точно так же, как буксировочный трос на локоть. Зелинский не хотел верить в то, что этот трос рано или поздно обязательно закончится крюком, но знал, что так и случится. Оттого ему и было тошно.

Эх, если бы не это желание денег!.. Они такие легкие, почти неосязаемые в руках, но почему так тяжело достаются?

Когда еще ничего не произошло, Саньке казалось, что он получил мало. Сейчас чувствовалось, что от веса этих купюр прогибается полка шкафа, стоящего в уютной однокомнатной квартире.

Решение — конечно, неверное! — было принято за секунду до того, как в салоне затрещала радиостанция.

— Двадцать девятый, ответь «Вышке»!..

Члены экипажа отбросили в стороны недокуренные сигареты и заняли свои места.

— Слушаю, «Вышка», — пробурчал в переговорное устройство Зелинский.

— Направляйтесь в транспортную прокуратуру. Там вас ждет прокурор Пащенко. У него есть какие-то вопросы по вашему июньскому задержанию. Только долго, ребята, там не сидите.

— Какого черта нами интересуется транспортный прокурор? — задумчиво процедил Гонов.

— Мозги включи, — буркнул Зелинский. — Ефикова расстреляли на железнодорожных путях. Это вотчина транспортной прокуратуры. А наше дело к этому привязано задержанием возможного подозреваемого.

— Правильно, — успокоился Гонов. — Вот как хорошо ты мыслишь, Зеленый, когда тебя телка привязывает.

— Заткнись! — заявил Сашок и побледнел.

Зелинский поднялся на третий этаж, постучал в дверь и приоткрыл створку. За его спиной, словно тень, готовая шагать след в след, замер напарник.

— Кто такие? — справился мужик в форме прокурора, лицом похожий на молодого актера Василия Ланового.

Он писал в своих бумагах какие-то глупости и был явно недоволен тем, что его оторвали от этой бестолковой работы. Некоторые делают что угодно, лишь бы не перетрудиться.

— Гонов и Зелинский. Нам сказали, что мы вам зачем-то нужны.

— Да, — подтвердил прокурор, вложил ручку в дело на манер закладки и отодвинул его в сторону. — Наслышан. Молодцы. Вас хоть отметили?

— За что? — не понял Гонов.

— Как это за что? Убийц по горячим следам у нас не каждый день задерживают.

Зелинский поморщился так, словно дамочка немалого веса в автобусе наступила шпилькой на его пальцы. Он сообщил, что отметили, и, желая побыстрее выскользнуть из этой неприятной лужи расспросов, полюбопытствовал, зачем экипаж понадобился прокурору.

— Вы в мае задерживали гражданина по фамилии Сомов?

— В мае? — Гонов наморщил лоб. — Мы каждый день по несколько задержаний производим.

— Но не человека с бронзовыми плитами, украденными с монумента славы!

— С плитами? — Зелинский округлил глаза. — Бронзовыми? Какими плитами? Мы никого похожего не задерживали.

— Ерунда какая-то!.. — Прокурор растерялся и стал ватными движениями разыскивать что-то на столе.

Это оказалась половинка обычного листа писчей бумаги.

Он сосредоточился на написанном, потом поднял голову и сказал:

— Тридцать девятый экипаж. Зелинский и Гонов.

Зелинский улыбнулся.

— Мы — двадцать девятый экипаж. А тридцать девятый — это…

— Тоцкий и Пьянков, — помог ему Гонов.

Пащенко заметно огорчился из-за собственной и чужой невнимательности и исправил старые записи.

А что было делать, если судья, как ни старался, среди сотен своих дел не нашел ни одного, где фигурировали бы нужные ему фамилии?

— Значит, Тоцкий и Пьянков. Извините, ребята, проколы случаются у всех. До свидания.

«Придурок форменный», — пронеслось в голове Зелинского.

— Ребята! — застал их в дверях голос форменного придурка. — Дорога ложка к обеду! — Пащенко вскочил из-за стола. — Не в службу, а в дружбу. В прокуратуре двух здоровых мужиков найти — проще застрелиться. Помогите этот сейф к окну передвинуть, а?

Нет проблем. Сейф засыпной, но через минуту он был уже там, куда его просил переместить прокурор. Сержанты приняли устную благодарность и скрылись за дверью.

Пащенко криво улыбнулся и обернулся к Копаеву, выходящему из его кабинета, спаренного с комнатой отдыха. Интересно, не напрасно ли тот четверть часа натирал судейский сейф до блеска? Время покажет.

Времени у Меркулова имелось очень мало. Не больше пяти минут. За триста секунд нужно было получить от Пермякова ответы на три вопроса.

Какие прямые доказательства его вины предъявил ему Кормухин?

Кто из незнакомых людей выходил с ним на связь перед арестом?

Что должен сделать Пащенко?

Ответы оказались столь же коротки, насколько конкретны были вопросы.

Есть заявление Рожина и фальсифицированная аудиозапись, где будущий покойник договаривается со следователем о порядке и правилах сделки. Существуют и акты о вручении документов на дом в Сочи старшему следователю Пермякову.

В течение трех недель, предшествующих аресту, ему дважды звонил все тот же Рожин и, не упоминая мотивов, побуждающих его на такой шаг, просил о встрече. При последнем разговоре заинтригованный Сашка, не понимающий, о чем идет речь, пригласил Рожина к себе в кабинет. Следствие полагает, что именно эта встреча и принесла те плоды, которыми теперь руководствуются УБОП и комитет в лице Кормухина.

Наконец, последнее. Что должен сделать Пащенко? Да ничего. Ни он, ни его знакомый.

— Это о ком он, Вадим Андреевич? — поинтересовался Меркулов.

— О генпрокуроре, — отрезал Пащенко.

Ответ на последний вопрос говорил о том, что Антон Копаев и Пащенко теперь обязаны разбиться о стену. Хотя лучше было бы, конечно, ее проломить. Сашка явно хотел дотянуть до предъявления обвинения или, что не исключено, до суда. Там он все сделает сам. Пермяков не хотел, чтобы Пащенко и Антон взваливали на себя то, что не должны.

«Боже мой! — горько усмехаясь в душе, думал Антон, говоря с Пащенко. — Пермяков даже не догадывается о том, что я коп, который официально расследует его дело с другой стороны».

Пермяков лежал на нарах, закинув руки за голову, и смотрел в потолок Екатеринбургского централа, растрескавшийся от столетней угрюмости. За это время его десятки раз ремонтировали и забеливали, но проходил месяц, и трещины появлялись на том же месте. Ни Пащенко, ни Копаева Александр не видел со дня ареста, но сейчас, водя взглядом по морщинистой поверхности, он знал, что они еще ближе, чем были вчера.