Три версии нас - Лора Барнетт

Разговор переходит на Нью-Йорк: его безостановочный ритм; головокружительная высота небоскребов; пугающие клубы пара, которые вырываются из-под асфальта, словно призраки.

— Когда я в первый раз это увидела, — рассказывает Ева, — решила, что в метро случился пожар.

То, что Ева и Дэвид поселились в Гринвич-Виллидж, производит на Джима впечатление. Сам он живет в центре города, в невзрачной квартире недалеко от офиса адвокатского бюро. Но почти все свободное время проводит в своем обожаемом Гринвич-Виллидж.

— В этом квартале есть потрясающие художественные галереи — в подвалах, в гаражах, просто в витринах магазинов. Там можно увидеть что угодно — скульптурные работы, инсталляции, представления. В церкви Джадсона на Вашингтон-сквер даже танцуют. Великолепное зрелище.

— Тогда, похоже, я знаю, где вас видела. В Гринвич-Виллидж.

Он кивает:

— Да. Наверное, там.

Затем они разговаривают об отце Джима — Ева была на последней посмертной выставке Льюиса Тейлора в Королевской академии — и о самом Джиме: его любви к живописи и давнем желании вопреки чаяниям матери поступить в художественную школу, а не в Кембридж.

— Отец умер, когда мне было десять лет — вы, наверное, в курсе, раз знакомы с его творчеством. После этого маме стало значительно хуже. Она продала дом в Сассексе и почти все отцовские картины. Не могла примириться с мыслью, что я буду похож на него.

Подходит официант; в полной тишине наполняет их бокалы. Затем Джим нарушает молчание:

— В его жизни была одна женщина. Ее звали Соня. Он крутит бокал в пальцах.

— Вообще-то, женщин было много.

Беседа продолжается, и у Евы возникает ощущение, что она находится не в этом зале, а в каком-то безграничном пространстве, где время ломается и исчезает, и есть только этот человек и этот разговор, и единственное чувство — глубинной связи с ним. По-другому происходящее не описать, хотя Ева пока не отдает себе в этом отчета — просто живет здесь и сейчас, в реальности, в которой Джим находится рядом и звучит его мягкий голос. Весь остальной мир отходит на второй план.

Она рассказывает о своих литературных опытах и неудачной попытке закончить роман: описывает сюжет, героев, обстоятельства.

— Я думаю, это история о четырех работающих женщинах, — говорит Ева. — Они познакомились в Кембридже, а потом вместе сняли дом в Лондоне. Пытаются добиться успеха, заводят друзей, мечтают.

Ева прерывается, с улыбкой глядя на Джима:

— И разумеется, влюбляются.

Он улыбается в ответ.

— Звучит увлекательно. А название уже есть?

Ева качает головой и говорит, что боится никогда не закончить роман, слишком много времени уходит на Сару; но если совсем честно, то ей кажется, она как раз боится его закончить и понять, что он никуда не годится.

Тут Джим наклоняется вперед, сверкая удивительного цвета глазами и постукивая ладонью по столу.

— С чьей точки зрения никуда не годится, Ева? Ведь единственный судья — вы.

Звучит очень просто, но ничего более интригующего Ева никогда ни от кого не слышала. Она сидит на кожаном диване и борется с желанием дотронуться до Джима, взять его руку в свою.

— А вы? — спрашивает она с необычайной тревогой. — Продолжаете рисовать?

— Нет, — говорит он, и заметно, что правдивый ответ причиняет ему боль. — Если серьезно, то я просто… — Джим вздыхает. — У меня нет оправданий.

— Вот что я скажу, Джим Тейлор, сын Льюиса Тейлора, — тихо произносит Ева, — вам тоже надо вновь заняться делом.

— Наконец-то я нашел тебя, дорогая!

Рядом с ними возникает Дэвид и протягивает Джиму руку:

— Кажется, мы не знакомы. Дэвид Кертис. Я вижу, вы составили компанию моей жене.

Джим встает, обменивается с Дэвидом рукопожатием. Тейлор ниже ростом, чем Кац, одежда выглядит непрезентабельно на фоне костюма от «Сэвил-Роу», который так хорошо сидит на его собеседнике, но он спокоен и уверен в себе.

— Джим Тейлор. Скорее это она мне составила компанию. Я здесь никого не знаю, кроме Гарри.

Дэвид продолжает смотреть на Джима.

— Гарри? Откуда вы знаете моего старого приятеля?

— Вместе учились в школе, а потом и в Кембридже. На самом деле мы с вами встречались. На дне рождения Грэма Стивенсона в Мэйполе. Вы пришли вместе с Гарри.

— В самом деле? Я вас совершенно не помню.

Дэвид переводит взгляд на Еву. Та чувствует, что краснеет, и ненавидит себя за это, ведь она не сделала ничего предосудительного, просто разговаривала с интересным человеком, пока Дэвид фланировал между гостями в компании Джульет. Ее охватывает справедливый гнев (и ревность, хотя в подобном чувстве Ева себе не признается; но сложно отмахнуться от мысли, что еще несколько лет назад именно она была бы рядом с мужем, а не кто-либо другой). Однако Ева не произносит ни слова; к ним вновь приближается официант. Но на этот раз не с предложением налить шампанского.

— Миссис Кертис?

Ева кивает: на приемах по случаю театральных событий она откликается на сценический псевдоним мужа.

— Вас срочно к телефону. Не могли бы вы подойти, пожалуйста, мэм?

После бедлама, царящего наверху, в лобби отеля прохладно и тихо. Администратор — элегантная, коротко стриженная блондинка — с выражением профессиональной озабоченности протягивает Еве трубку.

Высокий голос Рейчел, бабушки Дэвида, звучит напряженно: у Сары температура, она все время плачет. Рейчел не хочет отвлекать Еву, но, кажется, той надо приехать.

Ева чувствует, как учащается пульс. Она просит администратора передать Дэвиду, что уезжает; пусть немедленно едет следом. Но муж будет дома лишь спустя несколько часов, и Ева потом с трудом простит его за это.

В два часа ночи они ждут у дверей реанимации; тусклые окна в коридоре пропускают только неоновые отблески города. Они сидят рядом на тяжелых металлических стульях; Ева и Дэвид — в вечерних нарядах, Рейчел и Симеон кутаются в пальто: бабушка и дедушка Дэвида настояли на своем приезде, хотя от усталости и тревоги их лица посерели.

В глазах у Евы темно. Она ни с кем не разговаривает, отказывается от третьего стаканчика жидкого кофе, предложенного добросердечной разносчицей сладостей, которая проходит мимо со своей тележкой. Ева держит Дэвида за руку, напрочь позабыв о Джиме. Не вспоминает их разговор, не помнит вообще ничего — в памяти только Сара, покрасневшее лицо дочери и то, как она плакала, исчезая за дверями реанимационного отделения на руках у чужого человека.

В три часа ночи из реанимации выходит сестра.

— Сара в порядке, — сообщает она, — у нее ушная инфекция, это неприятно, но волноваться не о чем. Доктор дал ей успокоительное. Девочку можно забрать домой.