Ключевой - Максим Забелин

Да нет же! Вот, на голове панамка, ручками он взялся за штакетник и словно вглядывался в окна дома.

– Максим! – заорал я изо всех сил и бросился к двери. Зацепившись по дороге за пуфик, я чуть было не упал и, с трудом удержавшись на ногах, уже через мгновение был на веранде. Прямо так, не обуваясь, босиком я вылетел из дома и, обогнув его, бросился через задний двор к забору. Прошло от силы секунд пятнадцать, но ребенка там не было. Я обернулся, лихорадочно шаря глазами по двору, и тут же выбежал на поле. Сделав несколько прыжков в темноту, я остановился.

– Максим! – крикнул я снова что есть мочи, и добавил, угасая: – Максим…

И тут силы оставили меня. Я упал на колени прямо в сырую траву и зарыдал. Все это копилось во мне и вот теперь прорвало. Я плакал навзрыд. Я просто выл, как загнанный зверь, сжимая в кулаках холодную мокрую траву. Слезы текли по лицу. Не было ни стеснения, ни стыда. Я просто не мог остановиться.

Это видение, такое пугающее и такое нужное мне одновременно, стало тем водоразделом, что делил меня на до и после. За эти минуты точно понял, что я просто не могу без сына. Физически не могу. Жизнь бессмысленна и бесполезна. Мне так хотелось прекратить эту боль, вырвать ее из себя и забыть, забыть навсегда. Тупое бессилие и страх душили меня. Я всхлипывал, задыхался, чувствовал горький вкус слез на губах, но не мог остановиться.

Это продолжалось минут пять. Я редко плакал в жизни, но так я не плакал вообще никогда. Даже когда уходила мама и я понимал, что не могу ей ничем помочь, лишь на лестничной клетке хосписа я позволил себе проронить пару слез. Но сейчас… Это было совсем другое. Словно у меня забрали часть души, а на ее месте осталась пустота – огромная черная дыра, которая всасывала меня внутрь, ломая полностью.

Через некоторое время я успокоился и поднял глаза кверху. Дождь, моросивший вчера весь день, закончился, и за горизонтом уже готовилось к своему раннему подъему солнце. Серое на востоке небо начинало набирать розовый цвет. И я видел, что и следа туч на небе не осталось – день обещал быть ярким и светлым.

Недалеко лаяли собаки, вероятно, я всполошил своим криком всю округу. Начинали заводить свои песни деревенское петухи – некоторые наши соседи держали хозяйство. В кронах деревьев щебетали птицы.

Я еще раз огляделся. Нет, я был абсолютно один. Даже если допустить, что ребенок действительно стоял за забором, пусть не Максим, а какой-то местный мальчишка, то так быстро ретироваться он никак бы не успел. Значит, все-таки мне показалось. Я увидел то, что хотел увидеть, и, определенно, начал сходить с ума.

Вернувшись домой, я помыл в душе грязные ноги, умылся сам, коротко глянув в зеркало на свое опухшее лицо, и пошел опять в зал, к окну. Там я простоял, наверное, с полчаса, может, и больше, просто глядя на то место, где мне почудилась детская фигурка. Не могу сказать, что я о чем-то думал. Я просто стоял и смотрел в окно. Солнце уже вот-вот должно было появиться из-за горизонта, летний день вступал в свои права.

Выплакав все слезы, я, словно Шацкий в своем рассказе, стал вновь спокоен и рассудителен. Все произошедшее лишь подтверждало мысль о том, что мне необходимо было продолжать мои поиски. А там я либо найду, либо окончательно свихнусь. Альтернативой было то, что я просто свихнусь, безо всяких поисков.

Вскипятив чайник, я налил горячую воду во вчерашнюю заварку и просидел так еще некоторое количество времени, читая ленту новостей и выбирая билеты по нужным мне направлениям. И тут мой телефон издал короткий звонкий звук – на экране появился значок сообщения, отправителем которого значилась Наталья Портнова.

Черт побери! Присылать мне сообщения на телефон?! В пять утра?

Я открыл сообщение: в нем был только один знак – вопросительный.

Но за этой изогнутой линией было спрятано столько скрытого смысла, что я невольно вздрогнул и огляделся, не заметил ли кто моей нервной реакции. Что мне было делать с Наташей? С теми отношениями, о которых я узнал накануне?

Я открыл свой «мусорный» почтовый ящик и увидел в списке несколько непрочитанных сообщений.

Я начал с первого письма в списке и, соответственно, самого позднего по дате отправления. Оно отправлено было вчера в 21.02.

Вымышленная Маша Селюхова писала мне:

Я открыл следующее сообщение, двухдневной давности:

Я приподнял бровь, удивляясь «высокому штилю» звезды нашей тележурналистики.

Письмо, которое пришло в начале недели, было довольно пространным и многое объясняло:

Читая это, я поймал себя на мысли, что улыбаюсь. Эта милая двусмысленность и обжигающая откровенность самой популярной девушки на факультете, а теперь, на минуточку, советника председателя правительства, была мне приятна. Я, всего час назад никчемный, ненужный, рыдал на коленях в траве, но теперь чувствовал себя как самодовольный павлин. А что, действительно я неплох. Я молод, красив, талантлив. И по мне скучает такая женщина! Пишет такие письма!

Когда многие лишь строчили комментарии на ее канале и в соцсетях в робкой надежде, что она, может быть, когда нибудь ответит им что-то односложное, я был не просто рядом, а вместе с ней! С объектом мужского обожания, женской зависти и в целом народной любви.

Каково это – обладать ею? Самодовольный павлин точно это знал.

Но был ли он действительно мной, сложись все иначе? Если бы Максим был с нами, со мной сейчас, искал бы я встречи с ней? Продолжал бы, унизительно спрятавшись за вымышленным именем, писать робкие комментарии на ее канале? Не знаю. Конечно, Портнова мне нравилась. Я ей восхищался, ведь она была безупречна. Но это как мечта о чем-то несбыточном, о том, что должно остаться мечтой и только мечтой!