Под небом Индии - Ренита Де Сильва

Разговор матери с Ситой был закончен.

Сита помнила, как еще маленькой сидела у матери на коленях и смеялась вместе с ней. Девочка была не уверена, настоящее ли это воспоминание или же ее воображение просто играет с ней в игры, но иногда, глубокой ночью, когда Сита не могла уснуть, досадуя на то, как складывалась ее жизнь – если это вообще можно было назвать жизнью, – когда горючие слезы, которые она сдерживала днем, лились на подушку, она вспоминала об этом, и ей становилось легче.

Сидя на коленях матери, таких просторных и удобных, Сита ощущала аромат жасмина и крыжовникового масла, которым мать смазывала волосы. Прикосновение матери дарило тепло и чувство безопасности; на ее лице играла снисходительная улыбка.

«Это воспоминание не может быть правдой. Когда мать в последний раз тебе улыбалась, не говоря уже о проявлении снисходительности?» – говорил Сите здравый смысл. Однако девочке все равно хотелось слышать тихий утешающий голос матери, и она вновь и вновь возвращалась к этому воспоминанию, пусть даже оно было всего лишь фантазией…

«Ты – моя принцесса», – ласково шептала мать ей на ухо.

«Я не хочу быть принцессой. Я хочу быть… королевой».

Мать заразительно рассмеялась своим грудным смехом.

Ма не смеется…

Тихо!

Успокоившись, ма сказала:

«Ты станешь тем, кем захочешь, моя умненькая малышка».

«Обещаешь?»

«Обещаю».

Пытаясь заснуть, Сита вопреки всему, что происходило в ее жизни, вновь вернулась к этому воспоминанию-фантазии, представляя, что мать держит ее на руках. И любит ее безо всяких условий. Любит, несмотря на то что Сита – не та дочь, о которой она мечтала, не кроткая, послушная и лишенная собственного мнения девочка.

Это было единственное счастливое воспоминание Ситы – если оно вообще было правдивым.

Все остальные воспоминания были о гневных спорах и ссорах. Тонкие губы отца, смотревшего сквозь нее, его ворчание о ее приданом, о том, что ему пришлось отремонтировать помещение для слуг, о сумме, которую ему пришлось выплатить при ее рождении, о деньгах, которые он тратил до сих пор.

«Ты был бы рад, если бы я исчезла!» – хотелось крикнуть Сите бессчетное количество раз.

Однако она боялась, что отец ответит:

«Да, я хочу избавиться от такой обузы, как ты».

«Ох, Сита, зачем? Зачем ты заставила их туда поехать? Если бы не ты, они сейчас были бы живы…» – рыдала ее лучшая подруга.

«Сита, ты уже не ребенок, и скоро ты выйдешь замуж. Ты не можешь продолжать вести себя подобным образом», – говорил отвернувшийся от нее брат.

«Твой характер доведет тебя до беды, если его не обуздать», – вторила ему мать.

«Появившись на свет, ты принесла несчастье, и я до сих пор за это расплачиваюсь», – напоминал отец.

«Я убегу из дома, прежде чем родители выдадут меня замуж. На этот раз у меня все получится, – поклялась себе Сита, несмотря на то что ей хотелось лечь где-нибудь в уголке и заплакать навзрыд. – Я стану хозяйкой своей судьбы. И она будет счастливой. Я всем докажу, что они были неправы».

Мэри

Узорчатый фарфор. 1936 год

– В Индии вы знали моих родителей… – сказала Мэри.

Майор Дигби поглядел на нее поверх чашки.

– И в самом деле. Ричард был чудесным парнем.

Закрыв глаза, Мэри попыталась вызвать в памяти образы родителей. Однако, несмотря на то что с каждым днем к ней возвращались воспоминания, она не могла мысленно воспроизвести звук их голосов, а черты их лиц были размытыми.

По ее требованию тетушка вернула в библиотеку книги своего брата; Мэри водила пальцами по записям, сделанным рукой отца, по его небрежным примечаниям на полях, надеясь, что благодаря этому его образ станет ярче. Она злилась на себя за то, что прежде гнала прочь воспоминания о родителях, понимая, впрочем, что тогда, ошеломленная, убитая горем, начиная новую жизнь с незнакомыми людьми в тысячах миль от дома, она не могла иначе…

– Вы и в самом деле как две капли воды похожи на мать, – произнес майор Дигби.

«Он знал моих родителей такими, какими не знала их я. И может представить их, чего не могу я». Глаза Мэри внезапно наполнились слезами, и она заморгала, опустив взгляд на лежавшие на тарелке сэндвичи с огурцом без корочки и на чай в узорчатой фарфоровой чашке.

Повисла неловкая пауза, и дядя пришел Мэри на помощь.

– Подумываешь о том, чтобы вернуться в Индию, а, старина? – спросил он у майора.

– И в самом деле. Я, видишь ли, долго работал с монахинями. У них есть школы для осиротевших детей военнослужащих и тому подобное. – Дигби ласково улыбнулся Мэри. – Должно быть, это просто ужасно – потерять родителей в столь юном возрасте. Но вам тогда и в самом деле повезло. Нашлись люди, которые о вас позаботились. Другие не настолько удачливы.

Мэри смотрела на него, открыв рот, пока Роуз не толкнула ее ногой под столом.

Майор Дигби сказал правду, и она стала для Мэри откровением. С тех самых пор, когда к ней начали возвращаться воспоминания, девушка злилась и была расстроена, виня тетю, дядю, кузин и себя.

Ей и в голову не приходило посмотреть на случившееся со стороны.

Оглядевшись, Мэри подумала, что ей действительно очень повезло. Она сидела в оранжерее, за длинным столом, на котором сверкали отполированные столовые приборы. Слуги разносили торты, пирожные с кремом, джемовые тарталетки…

Мои родители хотели, чтобы я была больше похожа на Ситу. Чтобы брала от жизни все. Хотели, чтобы я чего-то добилась. Чтобы изменила мир.

Майор Дигби принялся за торт, а мысли Мэри, витавшие в облаках с того самого момента, когда к ней вернулись детские воспоминания, стали кристально ясными, и внезапно она четко поняла, что ей нужно делать.

Сита

Тронный Зал. 1927 год

Сите было скучно. Просто невероятно скучно.

Дарбару[13] не было конца. Шикарно одетых членов монаршей семьи и землевладельцев представляли королю. Главный зал дворца ослеплял роскошью. Слуги обмахивали сановников опахалами или, стараясь угодить любому капризу и раболепно кланяясь, разносили напитки и закуски.

Сита ждала этого дарбара всю неделю. Благодаря ему у нее появилась возможность вырваться на день из монотонного существования, из-под надзора гувернантки, следившей за каждым ее шагом. И какое-то время девочке действительно было тут интересно. По крайней мере, это было что-то новое. Однако теперь она скучала.