Елизавета. Золотой век Англии - Джон Гай

В январе 1586 года новый генерал-лейтенант совершает роковую ошибку. Загнанный в угол Государственным советом Нидерландов и растревоженный смятением, которое царило в правительствах многих северных провинций со дня убийства Вильгельма Оранского, Лестер решает принять титул генерал-губернатора, а вместе с ним и верховную исполнительную власть. Этот шаг фактически означал, что Елизавета соглашается стать сувереном Нидерландов. Граф идет на него, полностью сознавая, что королева явственно не раз говорила ему и в письмах, и при личном общении, что помощь Нидерландам не подразумевает ее воцарения там. Однако он не видит другого способа удержать штаты от распада и посылает из Голландии в Лондон гонца Уильяма Дэвисона, чтобы разъяснить королеве свои мотивы. Корабль Дэвисона был задержан встречным ветром, но его тесные связи с голландскими кальвинистами в любом случае лишили бы его слова сколь-нибудь существенного веса[182].

Елизавета пришла в ярость. Она все еще страдала от ревности и не до конца простила Лестеру брак с Летицией. Гордость ее была уязвлена достаточно, и королева твердо решила, что более не позволит своевольным советникам сбивать ее с толку. Отныне она прежде всего монарх и только потом — женщина. Благо государства одерживает верх над личной привязанностью. 10 февраля она посылает сэра Томаса Хинеджа, велеречивого члена Тайного совета — того самого, который когда-то рассердил Бёрли, озвучив королеве своё мнение, — передать дерзкому фавориту строгий выговор[183]. «О том, сколь великое пренебрежение Мы находим в том, как вы обошлись с Нами, вы поймете от сего подателя», — гласила первая строка ее письма.

По тону и даже словам, использованным в последнем предложении письма, оно полностью совпадало с теми, которые Елизавета посылала самым низким и недостойным преступникам. Лестер счел его крайне оскорбительным. Ситуацию усугубляло то, что Хинедж был вооружен письменной инструкцией, предписывавшей Лестеру отказаться от титула генерал-губернатора. По словам королевы, дипломат должен был сообщить Лестеру о том, «как сильно и на законных основаниях Мы оскорблены его недавним принятием управления сими провинциями… что Мы полагаем великой и странной низостью, менее всего ожидаемой от него, памятуя о том, что он во всем творение рук Наших»[185].

Столь яростная реакция Елизаветы может частично объясняться бродившим по Лондону слухом (впоследствии опровергнутым) о том, что Летиция собиралась последовать за мужем «с такой вереницей дам и фрейлин и с таким богатым кортежем… что у нее будет великая свита дам, которая превзойдет здешний двор Ее Величества». Говорили, что в ответ на это Елизавета разразилась шквалом «великих проклятий» (ее любимыми ругательствами были «Божья кара!» или «Господь живой!») и заявила, что «не потерпит никакого двора, кроме своего собственного»[186]. Позднее королева признает свою ошибку и неохотно согласится с тем, что намерения у Лестера были самые благие. Но титул генерал-губернатора она не простит Лестеру еще долго[187].

Вслед за этими событиями последуют месяцы сражений, во время которых Лестера неоднократно подведут его нидерландские союзники. Готовые перессориться между собой, лидеры голландских мятежников опасались захвата власти англичанами, к тому же они были весьма раздосадованы ограничениями на торговлю и военным положением, введенными Лестером[188]. Его распри с собственными генералами явились еще одной причиной угасания боевого духа войска. Личные качества Лестера также не способствовали улучшению ситуации: граф был подвержен приступам жалости к себе и страдал недостатком, характерным почти для всех политиков елизаветинского времени, а именно склонностью воспринимать любые конфликты как сугубо личные. Враги Лестера как в Нидерландах, так и в Лондоне сильно выиграли за счет этих ошибок, в корне подорвав доверие королевы к нему.

Весной 1586 года Елизавета, в обход Лестера и пользуясь услугами многочисленных посредников, посылает герцогу Пармскому «ветвь мира»[189]. Богатый фламандский купец и страстный любитель искусства Андреас де Лу, в коллекции которого хранилось несколько известных картин Ганса Гольбейна Младшего, несколько раз ездил из Лондона в Антверпен и обратно с целью проведения дипломатических переговоров. Тем временем итальянский торговец шелком Агостино Графинья отправился в гарнизон войск герцога Фарнезе, которому он преподнес в подарок двух породистых скакунов и двух гончих псов. Впечатления на герцога это не произвело: предложение Елизаветы убедить Филиппа вернуться к тем отношениям, в которых страны находились до мятежа в Нидерландах, было наивным, как и требование возместить убытки английских торговцев, которые те потерпели в результате введенного королем Филиппом эмбарго[190].

Вскоре о попытках наладить отношения с герцогом Пармским поползли слухи, однако Елизавета все упорно отрицала, изворотливо называя произошедшее большой ошибкой, совершенной «от Нашего имени, но без Нашего ведома». Желая сохранить за собой звание избавительницы голландских протестантов, королева объявляет, что была вынуждена помочь бунтовщикам «единственно по необходимости защищать Наше собственное государство, безопасность которого неразрывно связана с безопасностью Наших давних соседей с Нижних земель»[191]. Отповедь была продиктована на чистейшем итальянском, который она выучила еще в юности, наряду с французским, латынью и основами греческого. Елизавета всегда любила итальянский язык. Самое первое из сохранившихся писем за ее авторством написано ее рукой на итальянском языке в десятилетнем возрасте и адресовано мачехе Екатерине Парр[192].