Дом на болотах - Зои Сомервилл

чем я мечтала в своей жизни, но они каким-то образом понимали, что я не одна из них. Я была диковинкой.

Мой бокал все наполнялся и наполнялся шампанским, а живот – пузырьками. Хильди смеялась над одной из пожилых дам, решительно задиравшей нос, – она явно считала себя очень важной персоной. Я начала уставать и хотела присесть, но потом возле меня, как кролик из шляпы фокусника, появился Фрэнк.

– Осторожней, Рози, ты напилась. Почему бы тебе не пойти со мной, пока кто-нибудь не заметил?

Он взял меня за руку, и его прикосновение было похоже на раскаленное клеймо.

– Со мной все хорошо! – сказала я, но у меня кружилась голова.

Я увидела, как Фрэнк с сестрой переглянулись, и попыталась высвободить руку, но он крепко ухватил меня за локоть и повел из гостиной по длинному коридору в оранжерею в глубине дома, где росли десятки экзотических папоротников и кактусов. Я повалилась в плетеное кресло.

– Ты злой, – сказала я, но была рада, что он меня оттуда увел.

Он закурил, встал надо мной.

– Ты просто перебрала, вот и все. Нельзя же, чтобы ты ставила отца в неловкое положение. Не при всех этих скучных стариках.

– Ты вроде бы не скучал.

– Я просто играл роль, Рози. Ты к этому не привыкла. – Он сел рядом со мной, положил руку мне на ногу и принялся ее гладить. – Поэтому ты мне и нравишься. Ты неиспорченная.

– Правда? – спросила я.

Я сознавала, что у меня срывается голос. Он был так близко. От него сильно пахло одеколоном, какой, как мне казалось, должны носить аравийские принцы. Я подозревала, что он слышит, как у меня колотится сердце, оно так билось, что было больно.

– Сейчас да, правда, – сказал он. – Сейчас ты именно такая, какой должна быть.

Он поднял руку, провел по моим косам, которые в кои-то веки были уложены на голове, потом сорвал оранжерейную лилию, росшую в горшке, и воткнул ее мне в волосы.

Я не вполне понимала, что он имеет в виду. Меня-то совсем не радовало, какая я. Я хотела быть такой, как Хильди, знать жизнь, путешествовать, как Лафферти, по всему миру без сомнений и страха. Но рядом со мной был красивый, безупречно уверенный в себе мальчик – уже мужчина, ему исполнилось восемнадцать, – и я ему нравилась, я. Я закрыла глаза, дожидаясь, чтобы он меня поцеловал, и он, разумеется, поцеловал – совсем легко, словно коснулся шкуркой персика. И на мгновение там, в этом огромном старом доме, где за стеной шла вечеринка, я стала счастливее, чем когда-либо в жизни. Не думаю, что я в тот восхитительный миг понимала, что проведу остаток зимы, страдая по Фрэнку.

16

Должна предупредить, эта часть рассказа может показаться вульгарной, даже шокирующей. Я не нарочно. Это может прозвучать высокопарно, но я чувствую, что мой долг – рассказать правду. В таких местах это случается. Чтение будет странное, даже неприятное, но, надеюсь, ты дочитаешь.

Фрэнклина я снова увидела не раньше, чем появились подснежники.

В день, когда приехали Лафферти, Джейни увидела, как я бегу по дорожке, и крикнула:

– Ты, я погляжу, всем довольна, Роза.

– Они вернулись, – сказала я, – Лафферти вернулись.

И тут, казалось, вся тропинка распустилась и ожила, и птицы хором запели только для меня.

– Она нахмурилась. Ты береги себя, детка, – сказала она. Я остановилась, уперлась руками в бока.

– Я не ребенок, Джейни.

– И да, и нет. Вот то-то меня и пугает.

Я крепко ее обняла и прижалась к ней, вдохнула ее особенный запах: болотная грязь, соль и отвар шиповника.

Зимой они много недель не приезжали в Норфолк, и я совсем впала в уныние. Отцу я надоела до крайности, он сказал, что мне придется отправиться в школу, если я не перестану дуться. Я знала, что это пустые угрозы. Печатный станок почти не приносил денег, если верить ворчанию Фейрбразер. Я не получила ни одного письма от Фрэнка, только от Хильди, она рассказывала о представлениях, которые видела, о людях, с которыми встречалась, о вечеринках, на которые ходила. Письма были усыпаны именами, как сверкающими драгоценностями: художник Огастес Джон, Гарольд Николсон, величественная леди Астор, блистательные сестры Митфорд, особенно Диана Митфорд, теперь Гиннесс, шокировавшая всех тем, что стала любовницей Освальда Мосли. Год назад я знать не знала, кто эти люди, они ничего для меня не значили, но благодаря письмам Хильди они стали казаться кем-то вроде персонажей из книжки с картинками, нарисованных ярко и броско. Я начала понимать, что Хильди, у которой не было титула, презирала это общество и смеялась над ним, но в то же время стремилась стать одной из них. Она вскользь упоминала Фрэнклина, но они, судя по всему, не могли приехать, потому что с «новой партией Освальда» все «с ума посходили». Я не понимала, почему это означает, что они не могут приехать в Норфолк.

Но когда они наконец вернулись в Старую Усадьбу, все стало как прежде. Мы все время проводили вместе, Хильди, Фрэнк и я, заводили музыку на их граммофоне: веселые песни, джаз и медленные мелодии, записи из Америки; у певцов были имена вроде Оззи, и Луис, и Скип, и голоса, истекавшие патокой и медом. Фрэнк кружил меня по гостиной, так что, полузакрыв глаза, я чувствовала себя одной из ярких женщин, прекрасных, вечно танцующих, смеющихся и радостных. Когда их не было, я подолгу гуляла, замерзая, на болотах, представляя, как придет лето, которое будет еще более блестящим воплощением прошлого. Я слышала музыку в птичьем пении вокруг меня – оркестр играл в воздухе и струился сквозь тростник на болотах. Я мурлыкала слова, которые смутно помнила: мечтай обо мне… милый и чудный… миска вишни. Я чувствовала, что приходит весна, чувствовала кожей и сердцем. Мне было почти шестнадцать, и я ощущала, как во мне расцветает из глубины жизнь, открывается навстречу солнцу.

Как-то в субботу утром Хильди с матерью уехали повидать подругу, которая жила возле Кингс-Линн, – виконтессу, ни больше ни меньше. Фрэнк сказал мне, что сочинил что-то про охоту и ему позволили не ехать. Полковник в тот раз остался в Лондоне. Судя по всему, он был нужен мистеру Мосли, чтобы организовать митинги партии. Я все это знала, потому что Фрэнк тут же примчался в Дом на Болотах на велосипеде и позвонил в дверь. Я потом радовалась, что сама открыла ему, хотя должна была бы понимать, что такой, как Фрэнк, придумал бы какой-нибудь предлог.

– Фрэнк? Ты почему здесь? – спросила я, но он ухватил меня и захлопнул за