Дом на болотах - Зои Сомервилл

она мне говорила: «Мертвецы за весь год пойдут». Это очень старый обычай, объясняла она, его больше никто не соблюдает, но она привыкла и не могла от него отказаться, чтобы не пропустить свою собственную смерть. Она говорила мне, что наблюдателю надо следить ночью за входом в церковь и что те, кому суждено умереть на будущий год, войдут в нее и не выйдут. Я в это тоже не верила, но Джейни каким-то чудом предсказывала, кто из деревенских умрет в наступающем году. Год назад предсказала смерть местного фермера.

Незадолго до полуночи в саду было темно, хоть глаз выколи, а земля намокла от росы. Я обулась, прокралась наружу и бросила конопляное семя на краю сада, где протекает ручей. Тихонько пропела:

Стану коноплю сажать,

Выращу урожай.

Суженый мой,

Приходи за мной жать.

Я подождала в темном саду, чувствуя себя немыслимо глупо, прохладная сырость воздуха пропитала мою ночную рубашку и башмаки. Ничего не произошло, только с болот донесся шорох, от которого по моей коже пробежала дрожь. Светил совсем тонкий месяц, и я подумала, что, возможно, что-то прошло мимо меня в сумраке, но это точно был не мужчина-жнец с серпом. Скорее всего, крыса. Рассердившись на себя, я затопала обратно в дом. Что я вообще пыталась доказать? Что Фрэнклин – моя судьба? Я – деревенская девчонка с безумной матерью, а он – Лафферти. Больше всего меня должно было заботить то, как все это прекратить, пока никто не узнал. Но мой мозг уже выкручивался, стараясь оправдать наши поступки. Проклята я или нет, сказала я себе, все будет не так и плохо, если он меня любит, ведь правда? Если мы любим друг друга, то мы, конечно, можем спастись? Это естественно, так он сказал. И это казалось правдой. Естественно, как дыхание. На следующий день я спросила Джейни, кого она видела, когда выходила ночью, она странно на меня взглянула и сказала, что называть их – к несчастью, но молодых не было. Уже легче.

Потом – возможно, в тот же день – я выгуливала Утю вдоль тропинки в конце дороги, которая огибает болота, когда увидела ухмыляющееся лицо Джорджа Бейфилда всего в паре шагов от себя. Я замечталась о Фрэнклине и не замечала ничего вокруг. Теперь мне казалось, что я вышла на открытое место и меня ничто не защищало. Слева от меня лежали болота, одетые легкой весенней зеленью, а справа шелестел на ветру лес Стиффки, отбрасывавший качающиеся тени на грязную дорогу.

– Утя, рядом, – сказала я, но она уже неслась к мальчишке, а он склонился, протягивая ей что-то.

– Славная у тебя собачка, Рози Райт.

– Да, она такая, – надменно, как никогда, ответила я. – Не нужно ее кормить.

– Ей нравится, – сказал он, и действительно, глупая доверчивая Утя лизала его протянутую руку.

– Что тебе нужно? – спросила я так уверенно, как только могла.

– Мне не нравилось, как он улыбается, глядя на меня. Он не злился и не орал, как раньше. Он казался спокойным, и это было куда тревожнее. Тебя повидать, – сказал он.

Теперь он стоял ближе, прямо передо мной.

– С чего бы это, Джордж Бейфилд? В прошлый раз, когда я тебя видела, ты меня ведьмой назвал.

Он, наверное, был хорош собой, этот Джордж Бейфилд, со своими темными кудрями и правильным лицом, и когда-то я даже думала, что он мне может понравиться, но он вечно смеялся над чужими промахами, и на лице у него часто отражалось такое бессердечие, что его тонкие черты искажались.

Он улыбнулся, как будто я смешно пошутила.

– Может, ты ведьма и есть, – сказал он. – Мамка моя говорит, ты приворожила того парня из Усадьбы. Того, знатного. Говорит, ты цыганских кровей.

– Ничего она о нем не знает, – сказала я. – И обо мне тоже.

У меня загорелась шея, и я почувствовала, как от моей груди разливается по горлу румянец.

– Ну, как бы то ни было, я много что про вас двоих слышал, про то, чем вы занимаетесь. Вся деревня знает. Но я думал, сам приду и узнаю, правда ли это.

Теперь у меня горело все тело.

– Оставь меня, или плохо будет, – сказала я.

Да ладно, – отозвался он, – не надо так. И очень быстро, прежде чем я успела убежать или уклониться, схватил меня за затылок и сунул язык мне в рот. Одной рукой он тянул меня за волосы назад, второй шарил по моей груди.

На одно ужасное постыдное мгновение я застыла, так меня ошарашило то, что он сделал. Потом Утя принялась лаять. Я укусила его за извивающийся, дрожащий язык. Он отпрянул, завизжав, как свинья, и прижав руку ко рту.

– И не смей меня больше трогать, – запинаясь, произнесла я, подхватывая на руки тявкающую Утю.

– Ты шлюха, Рози Райт! – крикнул он мне в спину. – Шлюха и ведьма.

По тому, что случилось с сыном бакалейщика на тропинке, я должна была понять, что мне не спастись.

18

Через месяц Дом на Болотах увидел нечто небывалое – праздник в честь дня рождения отца. Отец не питал пристрастия к дням рождения и прочим мелким банальностям, но Лафферти его заставили. Такие уж они были люди. Иногда я думала, что отец проедет верхом на лошади голышом, как леди Годива, если полковник и леди Лафферти ему велят.

Праздник пришелся на чудесный весенний день, цвели яблони. Я всегда представляла себе, что волосы моей матери на свадьбе украшали яблоневые лепестки, как конфетти, но то была детская выдумка. Я пряталась среди деревьев и трясла их, чтобы цветы осыпались на Билли, сына садовника, когда мы были детьми. Леди Лафферти пыталась уговорить отца устроить праздник в Усадьбе, но он отчетливо залился краской и возразил, что если уж праздника не избежать, то мы его, конечно, сможем устроить сами. Они с Фейрбразер и Долли после объявления о празднике пришли в неистовство. Утя, украшенная бантиком, в бешеном волнении носилась по саду. Фейрбразер приготовила огромный трайфл и множество пирожных и заставила меня сшить сотни матерчатых треугольничков для флажков, которые им с бедным Роджерсом пришлось развешивать по всему саду. Большую часть праздничного утра Фейрбразер провела, бормоча про «грозные тучи» и заставляя Роджерса соорудить над двором какое-нибудь укрытие от дождя из простыней. Выглядело оно глупо, походило на палатку для сафари, но облака в итоге унесло, и вторая половина дня оказалась ясной.

Мне теперь вспоминается, что