Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

— кошек свежуют, вместо баранины они идут, китайцы же, сам казал, червяков за милую душу употребляют, а мне, к примеру, от той пищи нутрё выворотит.

Слова Емельяна вызвали оживление, и, ободренный этим, он продолжал:

— Потом еще одна неувязочка, гражданин Пыжов. Это как же понимать: привел что в коммунию или нет, как верно Афоня вопрошает, а хлебать с одного казана?

— Ивана поспрашивай! Он в том деле... корову съел.

— Извели скотину и разбежались!

— Пусть простачков ищут!

— Это вы простачков ищете! — возмутился Иван. — Тебе, Косой, вольно глотку драть, на людских слезах раздобревши. Вольно с нашей беды глумиться! Да только впустую твоя агитация. Видал, что выгадал! Приплел и кошек, и лягушек. «Нутрё» ему, видите ли, выворотит. Сказал бы прямо: колхоз тебе поперек горла! — Иван запнулся и уже тише добавил: — Ас коммуной у нас, впрямь, не получилось. Не потянули...

— А как с колхозом промахнетесь?!

Афоня покачал головой, в раздумье сказал:

— Что-то не то. — Постоял, поскреб затылок. — Коли так — погожу. Не резон вписываться. И не заработаешь, и свое сгубишь.

— От своего, брат, отвыкай, — снова ввернул Косов.

— Коли б по справедливости — иной сказ, — уже усевшись, вслух рассуждал Афоня. — А так — не с руки.

Афоня Глазунов был крепким середнячком. Своим горбом наживал и коней, и скотину. Как лешак, работал от зари до зари, света белого не видел. В нем жила практическая струнка, помогавшая выкручиваться из сложных положений. Но Афоня знал, что это до поры до времени. Сейчас у него все есть. Вот и дом новый поставил, и сад насадил, и отсеялся. Только привередливо крестьянское счастье. Случись неурожай — покатится хозяйство под гору, не удержишься, до сумы дойдешь, батраком у тех же Милашина и Пыжова загнешься. Сообща, конечно, легче в несчастье держаться. Потому Афоня и не против войти в колхоз. Потому и пришел послушать. Да, видно, не время еще.

— Коли б по справедливости, — повторил он. — Кто сколько дал, тому и пай такой.

— При распределении дохода все учтется, — обещал Тимофей, сам толком не представляя, как оно все будет.

— А меня прошу вписать, — поднялся Маркел Сбежнев. — Вот и заявление. Со всей живностью и инвентарем.

Зал притих. Маркел — зажиточный мужик. В гражданскую красным бойцом был. Пришел — бедовал, еле концы с концами сводил. Подняла его на своей волне новая политика. Быстро разбогател. Доброе хозяйство имеет. А поди ж ты...

Призадумались мужики: «Если сам Маркел в колхоз идет — никак дело стоющее». А Тимофей насторожился — не провокация ли? Подозрительно спросил:

— Объяснить можешь, зачем в колхоз вступаешь?

Маркел непонимающе глянул на Тимофея.

— Как сказать? — начал неуверенно. И, осмелев, продолжал: — До счастливой жизни дожить хочу. Потому — Ленину верю. Прослышал, будто счастье мужику через совместный труд. Ленин так при жизни будто говорил. Верю я Ленину.

— И я верю, — расчувствовался Тимофей.

— Богатым стал, — неторопливо вел Маркел, — а счастье — какое оно? Не ведаю. Теперь гляжу — как Ленин мечтал, делается.

— Правильно глядишь, Маркел, — одобрил Тимофей. — Давай твое заявление. Только так: психологию кулацкую, если корни в тебе пустила, изничтожь. Вступаешь в колхоз, приводишь скотину, живность, свозишь инвентарь — забывай, что собственное. Все наше! Все общее!

— Бабы тожить общие? — пискнул Кондрат.

— Совместные! — из того же угла раздался голос Емельяна Косова.

Тугой, плотной волной плеснул смех.

— Граждане! — надрывался Савелий, делая ударение на втором слоге. — Граждане!

Послышался высокий, взволнованный голос Елены:

— Как вам не стыдно?!

Собрание на мгновение притихло, но уже в следующую минуту Емелька бесцеремонно ввернул:

— А что нам? Чай, не благородных кровей! В дворянах не ходили.

— Ты чего там бузишь, от людей схоронившись?! — возмутился Дорохов. — Выходи сюда, потолкуем при народе, глянем, что за птица такая.

— Как разумеем, так и судачим, — отозвался Косов. — Ты нам не указ. Не тебя гонят в колхоз!

Мужики пуще прежнего загалдели:

— Тут разобраться надо.

— Такое дело...

— К порядку, граждане! — безуспешно взывал Савелий. — Порядок во всем должен быть!

Кондрат фальцетом завопил:

— Где порядок — моя стихия! Поскольку своя баба надоемши — вписывай! Може, на жеребок щось путнее достанется.

И снова:

— Га-га-га! Ха-ха-ха!

— Ну, кочет, язви тя! — пробасил Харлампий. — Всех баб потопчет!

— Не пускать в колхоз! Не пускать!

— Так без меня порода переведется, — смеялся Кондрат.

— Пачкун старый! — возмутилась Пелагея — Харлампиева жена. — Тоже об том распинается. Хоть было бы с чем! Ульяна бедкалась: семь дён ишшешь, ишшешь и не найдешь!

Казалось, крыша поднимается от взрыва хохота. Смеялись и бабы, и мужики. Кондрат, нисколько не обескураженный, старался перекричать всех:

— Верно, Палашка! Мне бы токи побалакать и то облегчение!

Со своего места поднялся Афоня, медленно пошел к выходу, угрюмо бросив:

— Балаболки.

А за столом президиума медленно-медленно бледнел Тимофей. Елена первой ощутила приближение грозы. Лишь взглянув на мужа, поняла: что-то случится — нелепое, непоправимое. Ноздри его раздулись, нервный тик кривил плотно сжатые губы, вздрагивали руки. Она стала пробираться вперед.

Между тем уход Афони вызвал новый приступ веселья.

— Свадьбе не бывать, сельчане, — резюмировал Кондрат. — Афоня честную сватал, ан невеста оказалась с червоточинкой!

Тимофей резко вскочил. Опрокинувшаяся скамья грохнула о пол. Тускло сверкнула сталь нагана. И тогда наступила мертвая тишина, в которой внятно прозвучал сухой щелчок курка, поставленного на боевой взвод. Собрание онемело. А Тимофей двинулся к Кондрату — страшный и неотвратимый, как само возмездие.

— Сволочь, — выдохнул свистящим шепотом. — Контра! — Голос дрожал от внутреннего напряжения. — Червоточина, кажешь?! — уже гремел на все помещение. — Зараз зроблю тебе червоточину, подстилка кулацкая, шкура продажная!

Кондрат по-детски недоумевающе глянул на Тимофея.

— Да что ты, Авдеич? Родимец ты мой. Да нешто... Ах ты, господи, — залепетал сбивчиво.

Тимофей шел на него, зажав наган в руке. был страшен в своем гневе.

«Прикончит», — мелькнуло в голове Кондрата. И он по-настоящему испугался — сжался, присел. Беспокойно забегали мышиные глазки, ища поддержки, защиты. Но люди будто оцепенели. Кондрат икнул, опустился на четвереньки, пополз под скамьи.

К Тимофею бросилась Елена, повисла на его руке,