Три котла красноармейца Полухина - Анатолий Сорокин

После окончания стрельбы старший сержант Журавлёв довольно похлопал Сашу по плечу:

— Лёша-Острый-Глаз с передового наблюдательного пункта сообщает, что наша первая батарея им хорошо ввалила. А кто бы сомневался! Давай в землянку, там чай с сахаром для тебя готов, а мы тут сами с этой шестидюймовой дурындой без тебя разберёмся.

Сидя у переносной печки-буржуйки и глядя на весело потрескивавший в ней огонь, Саша почувствовал, что довоенная жизнь, разгром на лесной дороге, «анабазис» идаже скорбное последнее известие уходят куда-то в прошлое. Сейчас для него имело значение только одно: он стал полноправным солдатом полка и должен оправдать тот гигантский аванс, который выдал ему полковник Молодцов. Вот какому ещё другому красноармейцу командир такого ранга будет организовывать встречу с его девушкой, пусть и с расчётом использовать её знания и умения для нужд части? В мыслях бывшего студента не было ничего, кроме «я не подведу, товарищ полковник!»

Однако Саша не знал, что командир полка был очень хорошо знаком с родителями Кати. Потому Григорий Фёдорович и без того не мог пройти мимо её беды. А после печальных новостей про несчастья молодых людей его решение стало столь же твёрдым, как сталь вверенных его командованию орудий. Пока красноармеец Полухин согревался сладким чаем, его душу грела мысль о грядущем приезде своей девушки: мы ещё повоюем! А раз так, то расслабляться не следовало. Закончив с чаепитием, Саша вышел из землянки и присоединился к своему расчёту, занимавшемуся пробаниванием ствола орудия.

Следующее утро выдалось ясным и холодным. Около девяти часов огневые позиции полка подверглись налёту немецкой авиации, пришлось отсиживаться в укрытиях и блиндажах. Несколько храбрецов пытались стрелять по атакующим самолетам из стрелкового оружия, но без какого-либо успеха. Как единственный положительный результат такого противоборства можно было засчитать тот факт, что гитлеровские лётчики не стали спускаться на очень малые высоты и огонь их бортовых пушек и пулемётов не нанёс сколь-нибудь существенного вреда ни орудиям, ни автотракторной технике, ни лошадям. Троих бойцов ранило, из них одного тяжело, на паре орудий появились отметины от попаданий пуль, которые не угрожали их боеспособности.

Когда расчёт старшего сержанта Журавлёва занимался инспекцией своей гаубицы-пушки после налёта и устранением последствий осыпания стенок орудийного окопа и входа в землянку, Саша заметил недалеко от себя «консилиум» из нескольких командиров взводов и батарей. У всех были озабоченные лица, и разговор явно вёлся на повышенных тонах, правда, все едкие реплики предназначались в адрес кого-то другого.

— Эй, Полухин! Иди-ка сюда! — раздался голос главного в расчёте — Ты их видишь? А дело-то серьёзное, надо послушать. Поступаешь следующим образом: ставишь в корзинку панораму и глядишь в неё на меня. Делай всё так, как при выверке ориентира, которым буду, правильно, я! — тут старший сержант Журавлёв с деловитым видом взял мерную веху, прислонённую к передку орудия, компас и направился с ней в направлении «консилиума». Встав в полутора десятках метров от группы командиров, он демонстративно воткнул веху в грунт, обернулся лицом к огневой позиции и помахал рукой. Саша едва сдержал улыбку, но с внешней невозмутимостью написал мелком на щите гаубицы-пушки измеренный по барабану и кольцу панорамы угломер. Затем старший сержант повторил те же самые действия в паре других мест, где так же хорошо был слышен разговор его непосредственного начальства. Комвзвода попытался было его одёрнуть:

— Журавлёв! Ты что тут вообще делаешь?

— Панораму проверяем, товарищ лейтенант! Вроде как отражатель привирать начал, а у меня рост подходящий для измерений.

— А не кажется ли тебе, что это кто-то другой привирает? И что, помимо роста, у тебя подходящего ещё есть? Может быть, уши? А ну брысь отседова!

— Есть брысь отседова, товарищ лейтенант! — поставленную для себя задачу старший сержант Журавлёв выполнил и удалился строевым шагом с чувством собственного достоинства.

— Кончай скоморошничать, клоун! — донеслось ему вслед.

Собрав свой расчёт, «клоун» всвойственной только ему манере огласил результаты своего рейда:

— В общем, так, парни: нам опять предстоит спасать чьи-то задницы, как всегда, подставляя наши собственные под адскую сковородку. Думаете, почему у нас эти два дня спокойно было? Так вот, потому, что мы умыли гадёнышей, и они с нами решили не связываться. Вместо этого немцы пошли в обход, надеясь найти каких-то слабаков с неумёхами, а кто ищет, тот всегда найдёт, даже враг! Наш полк и шесть стрелковых батальонов двух дивизий почти охвачены с флангов. Но ничего, наш Фёдорыч сегодня из штаба армии вернётся и что-нибудь придумает, не впервой! А теперь всем быть готовыми к передислокации и помалкивать, ясно?! Продолжаем работу!

За обедом все направились к полевой кухне, где провели полчаса в спокойной обстановке, правда обычного в такой ситуации трёпа практически не было: не только до старшего сержанта Журавлёва дошли тревожные вести и у всех бойцов полка чувствовалась нервозность, хотя командиры старались не подавать виду. В меню без права выбора значился гороховый суп, картошка со свежим мясом и компот из сухофруктов, всё как в мирное время. Тогда это было обычным делом, а сейчас казалось форменным пиршеством, тем более что повар не отказывал в добавке. Солдаты то и дело уважительно отмечали, что сам комполка где-то всё это достал, причём в условиях, когда оборонявшая Ленинград группировка советских войск оказалась напрочь отрезанной от Большой земли. Саша быстро прикончил свою порцию и направился обратно к своему орудию, чтобы немножко побыть в одиночестве. Подходя к огневой позиции, на фоне зачехлённой гаубицы он заметил стройную женскую фигурку, от которой его сердце учащённо забилось в груди. Короткая пробежка — и Катя была уже в его объятиях: «Наконец-то!» После слёз и шмыганья в два носа к обоим вернулся дар речи:

— Саш, да ты теперь настоящий солдат! А медаль покажешь? А правду про тебя говорят, что ты герой и три недели с лишним с боями сюда шёл? Да не скромничай же!

Красноармеец Полухин покраснел и расстегнул шинель, под которой на гимнастёрке красовалась медаль «За боевые заслуги»:

— Было дело, Катюш, но ты лучше у Журавлёва про это спроси, красиво баять про подвиги — это он мастак. А мне вспоминать про то не хочется: просто дико повезло тогда, за что, даже не знаю. Дай я лучше на тебя посмотрю, просто глазам не верю, что ты рядом со мной, как только такое возможно?

— Ну, смотри! Форму мне где-то в Ленинграде по пути сюда выдали, совсем новая и сидит по фигуре. — Катя кокетливо поправила свои волосы.

Саша зарделся ещё больше, но тоже высоко оценил свою подругу в новом для неё и для него образе. Совсем недавно, в августе, ввели новый тип обмундирования женщин-военнослужащих Красной армии — форменное платье, которое действительно ей очень шло. Но большинству тогдашних мужчин были более по вкусу не такие вышедшие из моды дореволюционные утончённые «мамзели», а более коренастые и фигуристые физкультурницы с агитационных плакатов, афиш спортивных мероприятий и экранов кинохроники. Симпатичное, несколько вытянутое личико с русыми волосами из-под берета до плеч, не светлыми, но и не тёмными, тоже напоминало о непопулярной в те годы аристократичности, хотя дворян среди её предков не было. Несмотря на всё произошедшее, на Сашу весело глядели тёмно-карие глаза, отчего душа солдата наполнилась солнечным светом. Но и он не мог изгнать из его светло-серых глаз, ещё три месяца назад смотревших на мир взглядом доверчивого мальчишки, какую-то жёсткость, переходящую временами в беспощадность. И хотя при встрече с Катей эти качества были затенены сиянием от восхищения и радости, стальная непреклонность то и дело поблёскивала в них как солнечный зайчик на прицельной оптике. От девушки это тоже не ускользнуло: «Саша, что с тобой?!»