Счастье ходит босиком - Лана Барсукова

Лена тогда училась на первом курсе и старалась быть и умницей, и красавицей, и спортсменкой. Получалось везде средненько, но подумать об этом времени не хватало, надвигалась сессия, и Лена очень переживала по этому поводу. Конспекты ходили по кругу, все судорожно латали пробелы в знаниях. Коля учился на их курсе, но в другой группе, и Лена лишь знала, что есть такой парень, кажется, откуда-то из Забайкалья, не более. Но беда сплачивает, и сессия сблизила студентов, разрушая границы между группами и потоками. В порядке взаимопомощи Лена одолжила Коле конспекты по политэкономии, а когда он их вернул, то между законом о норме прибыли и критикой меркантилизма лежала записка. Бисерным почерком, совсем как у девочек, Коля приглашал ее на свидание. И Лена пошла – не потому, что ей нравился Коля, просто ее никто еще не приглашал на свидание.

Ну и завертелось, как случается только в восемнадцать лет – весело и наотмашь, с клятвами «навсегда» и «только ты». Гуляли ночами, целовались так, что губы опухали. Царапали на общежитской лестнице «Лена + Коля» и хохотали так, словно ничего смешнее они не видели в этой жизни.

А потом пришла весна, и Колю забрали в армию. Лена наревелась у военкомата до полного удовлетворения. Роль девушки, которая проводила своего парня в армию и будет его верно ждать, ей чрезвычайно нравилась. Во-первых, это освобождало время для учебы, а учиться Лена всегда любила. А во-вторых, никто особо на ее верность не покушался.

И начался роман в письмах. Она их ждала, очень ждала, письма стали частью ее жизни. Но какой-то болезненной частью. Лена знала Колю веселым и простым парнем, а в письмах он стал каким-то слишком простым. Лена досадливо морщилась, читая про «руки, которые обнимают автомат, а хотят обнять свою любимую». Это переходило грань простоты, скатывалось в простоватость.

Литературный вкус Лены заботливо пестовали с детских лет, и чтение книг было такой же частью ее жизни, как умывание и чистка зубов. Письма Коли мучили ее так же, как фальшивая игра на скрипке терзает ухо музыканта. Но плохому скрипачу можно сказать: «Замолчи, выбрось скрипку!» А Коле что скажешь? Нельзя же велеть человеку: «Не пиши, у тебя отвратительно получается». Так даже не всем писателям сказать можно.

Лена вспоминала их бурный роман и уговаривала себя, что в жизни Коля совсем другой – веселый, остроумный, самый лучший. Просто он не умеет писать письма, так вышло, не научился. Но какими бы ни были эти послания, без них Лена уже не могла жить. Кто-то по этому поводу ей завидовал, кто-то сочувствовал. А что она без его писем? Просто студентка, которая зубрит на «отлично» и не имеет даже своего парня. И Лена продолжала тянуть эту историю, считая вместе с Колей дни до дембеля. Только Лена делала это про себя, а Коля начинал с подсчетов каждое новое письмо. «Через 127 дней я обниму тебя, моя любимая». И Лена надеялась, что через 127 дней кончится этот кошмар. Бисерный почерк снился ей ночами, она разглядывала мелкие буквы и даже во сне силилась понять, почему при таком изяществе букв у Коли получаются такие топорные фразы.

А потом он вернулся из армии. И не один – он привез дембельский альбом, который стал Лениным кошмаром! Альбом был обшит красным плюшем, что выдавало сходство с полковым знаменем, и набит фотографиями однополчан. Эти фото напоминали Лене экспонаты в краеведческом музее, где на пожелтевших снимках в неестественных позах и в нарядных одеждах фотографировались крестьянские семьи или купеческие династии. А тут Колина рота или взвод – Лена не вслушивалась в его пояснения. Подписи под фотографиями были такими же неуклюжими, как строки писем. Когда Коля открывал свой жуткий альбом, Лена молилась только об одном: чтобы никто из знакомых не увидел их за этим занятием. Лена сгорела бы со стыда, если бы кто-то из ее круга увидел этот образчик солдатского творчества.

«Из ее круга…» В какой-то момент Лена поняла, что именно эти слова определяют причину сбоя в их отношениях. Коля был парнем из Забайкалья, а Лена – столичная штучка, в доме которой даже слово «жопа» было под запретом. Пока их било током любви, все остальное не имело значения. Но вот на небесах какой-то неведомый электрик убавил напряжение, и Лена с Колей разошлись по своим орбитам. Коля не мог перескочить на ее орбиту, а Лена не могла не замечать, что он парень не ее круга. Тем более что в ее окружении все чаще появлялись молодые люди, бросающие на Лену заинтересованные взгляды. Страдая от Колиного несовершенства, Лена превратилась в антенну, которая чутко улавливала все неуклюжести его поведения.

Непринужденная болтовня осталась в прошлом. Теперь Лена вслушивалась в Колину речь, пытливо выискивая сходство с письмами. И к своему огорчению, находила. Слова больше не летали, как бабочки, легкие и подвижные. Лена судорожно ловила их на лету и тут же помещала под микроскоп. Она не просто слушала, но, ей казалось, видела эти слова распластанными на бумаге, словно читала стенограмму. Ни веселая искра его глаз, ни добродушная интонация больше не могли сбить Лену с этого пути. Лена слушала Колю, как следователь слушает преступника, анализируя каждое слово. С той только разницей, что следователь получает от этого если не удовольствие, то удовлетворение, а Лена мучилась этой историей.

Правда, все вокруг Колю почему-то любили и с удовольствием общались с ним, около него всегда было полно народа. Но Лена приписывала это его добродушию, веселым искоркам в глазах и неистощимому оптимизму, чего так не хватает людям независимо от того, по какой орбите они несутся. Она ждала неминуемого разоблачения. Появилась дурацкая и стыдная привычка разглядывать лица Колиных собеседников. Лена ожидала их прозрения, после которого они начнут посмеиваться над Колей. Ничего подобного не происходило, но девушка не могла унять свою тревогу по этому поводу. Между ней и Колей встал частокол его неуклюжих слов. Ей было стыдно за себя, все-таки человек больше набора слов. Она понимала это, но ничего не могла с собой поделать.

Закончилось все довольно некрасиво: Лена стала избегать Колю, прятаться от него в толпе, приседать за кустами, лишь бы не травить душу его несовершенством. Она стеснялась его. Ей казалось, что все обращают внимание на его простоватые фразы и примитивный порядок слов – это стало ее кошмаром, ее фобией. В какой-то момент Коля понял, что он ей не нужен, и исчез с горизонта. Сделал это молча, по-мужски. Кажется, он перевелся в какой-то другой институт. Больше Лена о нем не слышала и не вспоминала.

И вот Коля напомнил о себе. Лена вздрогнула от узнавания письма. «Не может быть. Откуда? Почему? Ерунда!» – уговаривала она себя. Но письмо безошибочно находило в ней ту самую струну, звук которой возвращал ее в молодость, когда в ней ворочалось досадливое чувство от неполноценности своего избранника. Казалось, все забыто, но только тронь – и оживает изматывающая канитель того романа.

Лена попыталась вспомнить, куда делись Колины письма. Она точно помнила, что не было истеричного погребального костра по поводу их расставания или торжественного возвращения в виде пачки, перевязанной траурной ленточкой. На такие пошлости Лена не способна, это исключено. Выбросить тоже не могла, как-то слишком грубо и неблагодарно. Казалось, что Колины письма просто растворились – пропали, исчезли, переварились жизнью.