Первая императрица России - Михаил Кожемякин

– Значит, ты свободная! – заключил он державным голосом, которым впору было оглашать высочайшие указы. – Свободная ты, и моя!

– Твоя… Но разве свободная? – усомнилась Екатерина. Можно ли быть вообще свободной под скипетром этого великого и страшного человека, который больше чем просто царь для своих подданных? Он – олицетворение неотвратимой и непоколебимой божественной власти, и все они, и последний крепостной землепашец, и высокородный аристократ – равно его ничтожные и бессловесные холопы, горстка пыли в его монаршей длани!

Петр словно прочитал мысли Екатерины (порой ей казалось, что этот проницательный человек действительно умеет читать чужие мысли!) и прервал бесцельный разговор негромким, но крайне убедительным приказом.

– Ты, Катя, не чуди! – сурово сказал он. – В церковь собирайся! О дочерях наших подумай, коли о нас с тобой думать не хочешь. Привенчанными они ныне будут, законными! Когда из похода возвратимся и царскую свадьбу нашу в Питербурхе играть станем, Аннушка и Лизанька за твоим царственным шлейфом пойдут! И никто более в их происхождении не усомнится.

– Я готова, Ваше Величество! – Екатерина покорно склонилась перед царем в реверансе. – Пойду соберусь…

– Вели слугам Шафирова с Кантемиром ко мне позвать! Дружками моими на венчании будут, а себе в дружки кого пожелаешь из своего фрау-циммера покличь! – приказал Петр.

Екатерина почтительно поцеловала его в лоб и вышла. У себя, пока расторопная польская камеристка убирала ее к обручению, она грустно и задумчиво гляделась в зеркало. Отражение дрожало и расплывалось перед ее глазами, и на мгновение ей показалось, из золоченой рамки вдруг глянуло лицо ее первого мужа, Йохана Крузе. Екатерина увидела его черты настолько отчетливо, что в испуге отшатнулась. Камеристка выронила шпильки и тоже испуганно вздрогнула.

– Что с вами, вельможная пани? Вам нехорошо? – спросила она участливо.

– Ничего страшного, продолжайте… – тихо сказала Екатерина. – Должно быть, по этому замку действительно бродят призраки… На все – Божья воля!

Под низким закопченным потолком убогой корчмы, прилепившейся к яворовским городским валам, слоями плавал табачный дым. Гости – российские и польские солдаты, пахотные хлопы да городские голодранцы – галдели и жадно поглощали отдававшую сивухой горилку, плохо перебродившее пиво, вонючую селедку с луком, кислый ржаной хлеб. За стойкой хозяин, длинный чахоточный еврей, с выражением вселенской скорби на лице пересчитывал скудную выручку – жалкие бедняцкие медяки. В грязной зале прислуживали его жена – еще молодая, миловидная, но слишком усталая женщина с огромными черными глазами, и наймитка – робкая крестьянская девушка с простеньким круглым лицом.

Йохан Крузе, бывший муж бывшей Марты Скавронской, бывший драгун бывшего Уппландского полка, бывший драбант[10] короля шведов Карла XII (похоже, тоже бывшего), бросил корчмарю несколько тускло сверкнувших злотых:

– Эй, хозяин! Мы с другом подождем здесь товарищей. Пускай нам зарежут и изжарят полдюжины куриц, а пока принесут закусок поприличнее… И вели подать рейнского вина, шесть… нет, двенадцать бутылок! Я же знаю, что оно у тебя припасено для особых гостей. Так вот, мы есть те самые особые гости, любезный!

Глаза корчмаря слабо, но оживленно блеснули, и его худые желтоватые руки тотчас проворно заколдовали над прилавком:

– Сей момент, вельможные паны! Не погнушайтесь пока откушать доброй гданьской водочки с перцем, а ваш заказ уже, можно сказать, пришел! Эй, Агнешка!..

Далее последовало обращенное к наймитке пространное указание, произнесенное, как догадался неплохо понимавший по-немецки Йохан, на идиш. Простушка-крестьяночка, видимо, была простушкой только с виду и на службе своим хозяевам успела выучить их язык, потому что живо кивнула и резво умчалась исполнять.

Йохан опрокинул в глотку чарку обжигающей ядреной жидкости без всякого удовольствия. Не то чтобы водка не была хороша. Просто с того проклятого дня, когда любимая Марта навсегда превратилась для него в недосягаемую и чужую царицу враждебной страны, он вообще не чувствовал вкуса – ни напитков, ни женских губ, ни самой жизни. В нем появилась какая-то безразличная усталость, равнодушие ко всему, словно вместе с потерянной любовью ушла его собственная душа. Йохан понимал, что это неправильно, что так не должно быть: он еще молод, нет и тридцати, по-прежнему крепок телом и, несмотря на все испытания, не оскудел силой духа. По привычке он тянулся на службу униженному и гонимому королю шведов Карлу, в Молдавию. На службу, которую он после долгих лет бесцельной храбрости и бессмысленного человекоубийства проклял на Полтавском поле.

Товарищ по далекой солдатской юности и бегству Ханс Хольмстрем крепко хлопнул Йохана по плечу:

– Послушай, дружище, сколько времени ты провел у угрожающе гостеприимных московитов?

– С Полтавы, если считать до нашего отплытия из Питербурха… Год с небольшим, Ханс.

– А я – с падения Мариенбурга, восемь лет, будь они прокляты! Это я вот к чему: проживи ты с московитами подольше, сии вернейшие друзья бутылки твердо выучили бы тебя правилу: пить, не чокаясь, не по-товарищески!

– Извини, друг, задумался…

– Много думаешь, Йохан, бросай это дело! Эй, хозяин, а ну-ка налей моему задумчивому другу еще чарочку!

– Хоть две, мой господин! – услужливо откликнулся корчмарь и действительно налил две, причем одну для себя. – За все уплачено этими замечательными желтыми кружочками!

Два офицера поблекшей в дыму Полтавы шведской короны звонко сдвинули чарки и выпили. В отличие от Йохана, лейтенант Хольмстрем, вырвавшийся с унизительной для доброго шведа московской службы, был зол и весел. Он жаждал расплатиться за свой страх и свою малодушную измену, вновь принеся шпагу к ногам короля Карла… А там – хоть трава не расти, пускай хоть расстреливают! Но теперь, когда разбитый в пух и прах король с горсткой верных людей обосновался приживальщиком у турецкого султана (ничуть не лучше, чем некогда сам Хольмстрем у государя Петра Алексеича), скорее наградят, чем расстреляют. Хорошие офицеры сейчас очень нужны драному «северному льву», оставившему в мощных лапах русского медведя свой обгаженный с перепугу хвост! Хольмстрем, умный и пройдошливый малый, прекрасно понимал это, и оттого душа его пела боевую песню особенно дерзко и яростно.

Подвыпив в каком-нибудь кабачке, бывший лейтенант любил поболтать с хозяином о местных новостях: авось да услышишь что-нибудь полезное. Как и большинство европейских солдат своего времени, Йохан и Ханс были многоязыки. Они свободно говорили по-немецки, ибо в армии шведской короны служило много немцев, и этот язык звучал в рядах наравне со шведским. Воюя в Польше и в Литве, они научились изъясняться по-польски, а в московском плену выучили русский язык.

– Ну что, козлиная борода, чего нового слышно в вашем вельможном городишке? – развязно спросил Хольмстрем трактирщика.