Первая императрица России - Михаил Кожемякин

– Петер, пусти руку, больно…

Он молчал, словно не замечая ее.

– Умоляю, отпусти руку, сломаешь!!.. – почти закричала Екатерина, пытаясь вырвать руку из мощных, как кузнечные клещи, пальцев царя.

Но в это время пестрая толпа шляхты, горожан, солдат и офицеров, теснившихся на паперти за двойным кордоном зеленых преображенцев и синих семеновцев, увидела молодых и разразилась оглушительными кликами: «Виват! Виват!! Виват!!!» Жалкого крика несчастной женщины, который мог бы стать недопустимым конфузом в торжественном течении церемонии, по счастью, никто не услышал. Сзади, в толпе, началась какая-то свалка, но новообрученной царской невесте не было до этого дела: ее больше всего волновало, как бы Петр не раздавил ей руку, на которую только что надел обручальное кольцо…

* * *

– Пусти ей руку, чертов верзила, ей же больно!! Убью, как жабу!!! – забыв обо всем, Йохан бросился вперед, расталкивая соседей локтями. От гнева в груди словно вспыхнул жгучий огонь, а в голове, наоборот, раздулся ледяной ком. Рука сама собой нашла эфес шпаги, а опытный глаз бойца, направлявший удар механически, независимо от мысли и чувства, определил тот кружок зеленого сукна на левом боку мосластого усатого московита, куда надлежало вонзиться верному клинку. К дьяволу все – честь и службу, шведскую корону и московское войско, жизнь и любовь!!! Этот долговязый мерзавец с ледяной рожей и оловянными глазищами на глазах у всех так жестоко мучает его Марту!.. Его веселую любимую девочку с берега серебристого озера Алуксне, с которой обвенчал его в старинном соборе Мариенбурга добрый пастор Глюк, с которой они познали счастье в волшебную Янову ночь под плакучими ивами, которую он поклялся любить и защищать перед Богом и людьми!.. Она кричит от боли, она зовет его!!

…Если бы Йохан стоял в первом ряду досужей толпы, у него, наверное, мог бы быть шанс. Нет, не шанс пронзить шпагой царя московитов, а шанс быть хотя бы замеченным им, пока его, Йохана, будут убивать дюжие гренадеры-гвардейцы из охраны… Но он сам забрался в тесноту человеческих тел, не желая попадаться Марте на глаза. Разумеется, даже выхватить шпагу ему не дали. Курносый капрал-артиллерист первым опомнился и повис у Йохана на правой руке, пытаясь выкрутить ее за спину. Йохан немедленно зарядил левым кулаком в его и без того приплюснутый нос, да еще поддал коленом в пах, чтобы с уверенностью избавиться от досадного противника. Но тотчас его схватили десятки рук, и десятки кулаков обрушились на его голову. Какая-то почтенная пани в кружевном чепце отвратительно визжала над самым ухом: «Панове, тржимай ассасина!»[12], а Йохан отплевывался кровью и старался не подставлять под град ударов лицо. Хорошо еще, что пытавшихся ударить его было слишком много, и из-за адской тесноты они мешали друг другу… Эх, прав, тысячу раз был прав старина Ханс: он, Йохан Крузе, лейб-драбант шведского короля, ветеран десятков боев и сражений, счастливый беглец из плена, – попался, попался так глупо и бесполезно, поставив под удар все их предприятие!.. Дай Бог, чтобы у друзей хватило сообразительности поскорее убраться из города, пока московские мастера пыточных дел не развяжут ему язык…

Добровольные поставщики палачей выволокли Йохана из толпы и, выворачивая руки, поставили на колени перед офицером, командовавшим охраной. Важный краснолицый усач в синем семеновском мундире, богато расшитом золотым позументом и перехваченном в поясе трехцветным шарфом, смотрел на него сверху вниз скорее пытливо, чем злобно.

– Так что, господин подполковник, гнус сей злоумышлял на государя-батюшку со шпагой напасть, а мне всю сопатку раскровянил, сука! – докладывал, шмыгая разбитым носом, давешний капрал. После удара Йохана он подковылял к подполковнику враскорячку и протянул отнятую у «ассасина» шпагу.

– А ты, служивый, стало быть, Петра Алексеича сопаткой своей от лютой смерти заслонил? – не без иронии спросил офицер.

– Так точно! – радостно вытянулся капрал, предвкушая награду.

– А не пошел бы ты, болван… умыться! Шпагу оставь! – внезапно раздраженным тоном произнес офицер и добавил, обращаясь то ли к Йохану, то ли к самому себе: – Мало что в толпе приключиться может? Прибьют сдуру невинного человека и волокут его, как вора али убийцу. Эй, братцы гренадеры, – кликнул он ближайших солдат. – Примите-ка у доброхотов этого молодца да держите твердо. Сиих доброхотов – гнать в шею! Нашлись спасители отечества на мою голову…

Несколько крепких парней в синих с красным прибором мундирах Семеновского полка и высоких митрах-гренадерках[13] в мановение ока оттолкнули горожан и схватили Йохана за руки, менее болезненно, но не менее крепко. Тем не менее, ободренный словами недоверчивого и рассудительного подполковника, он поднял голову и горячо заговорил на немецком языке, на ходу придумывая спасительные подробности:

– Герр офицер, я гамбургский купец Шульц! Я хотел приветствовать обручение Его Величества царя Петера и учинить салютацию шпагой! Эти варвары вообразили невесть что и набросились на меня, как дикие звери! Я требую отпустить меня!..

– Вы не в той позиции, чтобы требовать, герр Шульц, – на вполне сносном немецком ответил офицер. – Дело слишком серьезное. Я прикажу препроводить вас к коменданту. Он пусть и разбирается!

Йохан не смог сдержать горькой кривой усмешки. Очевидно, знакомство с прославленным мастерством московских палачей не отменялось, а всего лишь немного откладывалось. В кармане его кожаного дорожного колета действительно лежала подорожная на имя некоего Мартина Шульца, купленная за шестьдесят талеров у «надежных людей» в Данциге, однако о методах, которыми московские «начальные люди» привыкли «разбираться» в серьезных делах, он был достаточно наслышан за годы плена: все те же дыба, кнут да клещи… Вот и пришла к своему безвестному и бесславному концу немудреная жизнь Йохана Крузе, дерзкого парнишки из лена Уппланд, который много лет назад пошел за вербовочным значком. Ставшего рабом солдатского долга и потерявшего то, что терять ни за что не следовало: любовь кареглазой Марты из Мариенбурга. Оставившего свою Марту то ли наложницей, то ли служанкой, то ли женой дикого восточного тирана, который мучает ее даже в церкви. И не сумевшего убить единственного человека, которого он сейчас действительно начал ненавидеть лютой и деятельной ненавистью, – страшного царя Московии Петра.

Йохану не было страшно. Он слишком часто смотрел в глаза опасности, чтобы бояться того, что еще не началось. Он знал – страх придет потом, вместе с болью, и не сомневался – рано или поздно его обязательно сломают. В этом нет стыда: ломают всех, тем более изощренные московские палачи. Чтобы выдержать пытки, надо быть святым. Йохан Крузе – не святой, но, по крайней мере, он постарается заставить их попотеть, прежде чем они вырвут из его окровавленного рта первое слово! Он даст своему старому боевому товарищу Хансу Хольмстрему и своим новым польским друзьям достаточно времени, чтобы скрыться. А они сумеют достойно отомстить за него. Марте, наверное, ничего не расскажут. Не страшно. Он сам расскажет ей все, когда дождется ее там… Он хорошо умеет ждать!