AMERICAN’ец. Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого - Дмитрий Миропольский

— Как тебя зовут? — спросил его Николай Петрович.

— Пхен, cap ту бушёс? — перевёл старик.

— Максим, — ответил музыкант, а барон добавил:

— Прости, барорай. Он русский мало понимает.

— Тогда сам объясни, о чём речь, — велел Николай Петрович и приосанился. Теперь он уже не полулежал, а сидел на коврах и подушках, откинув долой медвежью шкуру.

Резанов был одет в новенький мундир тёмно-зелёного сукна. По красному стоячему воротнику, обшлагам и бортам змеились богатые бранденбуры — шитые золотом шнуры. У кармана слева на банте из голубой ленты сиял предмет особой гордости Николая Петровича — золотой ключ, знак только что полученного камергерства. Разве мог сравниться с этим великолепием потешный сюртук цыганского вожака с непомерными серебряными пуговицами?!

— Скажи, генерал хочет его дочку выкупить и с собой увезти, — добавил Резанов. Чин у него был в самом деле генеральский, а рассудил он так, что генерал для цыгана понятнее и важнее звучит, чем камергер или действительный статский советник. Конечно, денег с раззолоченного генерала постараются содрать побольше, но так и быть, Николай Петрович решил не скупиться.

Старый вожак коротко переговорил с Максимом. Тот хмурился и отвечал с горячностью. Послышалось Резанову слово пэкэлимос, тоже из рассказа Поляка про выпоротого цыганского короля-самозванца. Николай Петрович особенный талант имел к чужой речи: в отрочестве уже пять языков знал. Слово ему не понравилось.

— Бахт тукэ! — кивнул напоследок Максим, развернулся и ушёл.

— Он тебе удачи пожелал, барорай, — перевёл старый цыган. — Говорит, как дочка решит, так и будет, а неволить её Максим не станет. Не по закону это цыганскому. Сказал ещё, что молодая она для такого важного господина. Пятнадцать лет ей всего.

Резанов усмехнулся. Старик недоговаривал — строптивый Пашенькин отец явно завернул чего похлеще. Но сказанное сказано, и то ладно. Девчонке пятнадцать, значит… как Анечке Шелиховой, когда за него замуж пошла… почти как ему самому было, когда пришлось познакомиться с дряблыми прелестями императрицы… Уж сколько лет прошло с той поры, а отвращение к зрелым женщинам так и осталось. Зато цыганская девка нецелованная — соблазнительна до невозможности! Продадут её цыгане. Куда им деваться? Тянут время — цену, знать, набивают…

Николай Петрович поднялся с подушек, выгреб из кармана все монеты, которые были, — и звонко высыпал на поднос.

— Думайте коротко, — сказал он вместо прощания седому вожаку. — Я ждать не люблю.

Сказывали, в давние поры князю Львову изрядно благоволил светлейший князь Потёмкин, грозный фаворит императрицы Екатерины. В свете ходил анекдот про то, как он взял однажды молодого Сергея Лаврентьевича с собою в Царское Село.

Был Потёмкин сильно не в духе и сидел в экипаже мрачнее тучи. Спутник его почёл за благо тоже молчать. Когда же двадцать вёрст от Петербурга до Царского остались позади и светлейший грузно выбрался из кареты, Львов молвил ему:

— Ваша светлость, покорнейше прошу — не рассказывайте никому, о чём мы с вами проболтали всю дорогу!

Потёмкин захохотал, дурное настроение вмиг улетучилось, а князя Львова полюбил он ещё больше.

Эту историю Фёдору Толстому передали, когда стало известно про его знакомство с Сергеем Лаврентьевичем, а он вспомнил старый анекдот, едучи в карете князя к Адмиралтейству.

В Летнем саду Львов упомянул о Крузенштерне, и совсем было загрустивший граф Толстой снова воспрянул духом. Ещё бы! Кто из кадетов Морского корпуса, бредивших дальними странами и увлекательными путешествиями, не слыхал этого имени?!

Адам Иоганн Фридрих фон Крузенштерн слыл среди российских моряков легендой. Был и он кадетом, а как началась война со шведами — семнадцатилетним юношей досрочно получил чин мичмана и в кровавом Гогландском сражении сделался помощником командира корабля.

После двух лет войны — ещё три года маялся в Петербургском порту, пока не настоял, чтобы его отправили в Англию, практиковаться на кораблях владычицы морей под командой тамошних адмиралов. Но истинную причину такого стремления Крузенштерна составляла мечта увидеть Индию. А туда можно было попасть только на британском судне: к своей колонии англичане даже близко других не подпускали. Напиравших же французов били нещадно…

…только вот корабль, на который определили Адама Иоганна, сражался с французами не в Индийском океане, а в Атлантическом — у берегов Канады. Когда же лейтенант Крузенштерн собрался назад в Европу, его судно потерпело крушение вблизи Соединённых Штатов.

Президент Вашингтон лично пригласил спасённого офицера к себе на службу для укрепления флота молодого государства. И Крузенштерн, лишившийся денег и застрявший в Америке, пошёл утюжить Карибское море.

Дух захватывало у Фёдора Толстого с другими кадетами, когда наперебой обсуждали они возвращение Крузенштерна на британском судне через Атлантику. Шутка ли — три недели погонь и перестрелок с французами! После недолгой передышки в Англии бравый моряк отправился на самый юг Африки: корабли в вожделенную Индию ходили вкруг африканского континента, и пополняли экипаж на мысе Доброй Надежды — посередине пути. Там Крузенштерн сумел наняться на старенький британский фрегат, который чудом дотянул до берегов Индии и ошвартовался в Калькутте.

Казалось бы, Индия достигнута, мечта сбылась и теперь можно воротиться в Россию. Но из колониальной столицы Адам Иоганн двинулся дальше на восток. Он чуть не умер от малярии в Малайзии, побывал в Китае и полгода прожил в Макао, где внимательно изучал местную торговлю. Только после этого Крузенштерн получил приглашение стать помощником капитана на очередном британском корабле и после семи лет скитаний через Англию снова попал в Россию — к неполным тридцати годам оказавшись одним из опытнейших морских офицеров, знатоком чужих морей и флотов разных стран.

А главное — Адам Иоганн повидал полмира и привёз из дальнего долгого похода новую мечту: уже на российских кораблях совершить кругосветное путешествие. Крузенштерн составил блестящий прожект, с которым ещё три года обивал пороги чиновников — и который докладывал теперь в открытом заседании Морского комитета.

Капитан-лейтенант стоял на подиуме в переполненной аудитории — статный, высокий, широкоплечий молодец тридцати трёх лет в новеньком парадном мундире с шитьём. За спиной его развешаны были морские карты и таблицы. Крузенштерн старался тщательно произносить русские слова, но из-за волнения не мог победить заметный немецкий акцент.

— Экспедиция, которую я имел честь предложить государю, — говорил моряк, — первая в таком роде, предпринимаемая из России. Ввиду её значимости она не может не привлечь внимание всей Европы. А человек просвещённый никогда не может терпеть затруднений в открытии способов, служащих к усугублению блага и славы своей нации!

Толстой с интересом глядел на породистое лицо Крузенштерна, потомка старинной фамилии германских рыцарей. Мужественные правильные черты; с высокого лба небрежно отброшены волосы, ставшие воинственным хохолком; глаза горят фанатичным огнём, который обжигает слушателей…