AMERICAN’ец. Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого - Дмитрий Миропольский
Шрифт:
Интервал:
Рассказывали, что государь Александр, желая помочь Нарышкину деньгами, однажды прислал ему роскошно изданную книгу. Под обложкой князь обнаружил вместо страниц ассигнации на сто тысяч рублей — сумму невероятную. Александр Львович сердечно поблагодарил Александра Павловича за поистине царский подарок и, будучи знаменитым остроумцем, сообщил государю, что столь увлекательная книга непременно нуждается в продолжении. Молодой император оценил смелую шутку: он прислал князю второй фолиант с сотней тысяч рублей внутри, но присовокупил, что издание на этом закончено.
Да, летом у Нарышкина хватало загородных забот. Но пока на дворе стоял май — Александр Львович лишь готовился к ежедневному празднику в три месяца длиною, и в особняке принимали не всех…
…только это не касалось ни старых друзей вроде Резанова, ни родственников: любой из многочисленной фамилии Нарышкиных мог приехать на дачу князя в любое время и гостей за собой привезти. В конце мая сын обер-камергера Ивана Александровича Нарышкина так и поступил.
— Господа, — крикнул он собутыльникам-гвардейцам, — едемте сейчас же к цыганам!
Двадцатилетний Александр Нарышкин состоял в лейб-гвардии Егерском батальоне и кутил с другими новоиспечёнными офицерами, среди которых оказались Фёдор Иванович Толстой с неотлучным Фёдором Петровичем. Уговаривать разгорячённую компанию не пришлось: цыгане для петербургской молодёжи были по-прежнему в новинку, а дармовое угощение на знаменитой даче государева обер-гофмаршала выглядело соблазнительно — большинство гвардейцев, подобно кузенам Толстым, считали каждый гривенник.
Извозчики домчали полтора десятка офицеров к имению Нарышкина быстро и весело — смышлёные молодцы прихватили с собой выпивку и времени по пути не теряли. Хозяина дома не оказалось, но это никого не смутило: подгулявшие гости ехали не ради знакомства с князем, а его молодой родич охотно принял на себя хозяйские обязанности — благо, бывал здесь не раз…
…и распорядился, чтобы столы накрыли прямо в таборе. Также Нарышкин велел цыганам показать удаль, и те постарались на славу. Песни, танцы, фокусы и дрессированный медведь занимали весёлую компанию долго. На свежем воздухе молодые офицеры резвились без удержу. Недостатка в напитках не было, и под утро нескольких гвардейцев сморило прямо за столом.
Зато прочие сами пробовали ходить на ходулях и жонглировать; когда надоело — забрали у притомившихся цыган пару гитар: иные гости умели недурно щипать струны. Фёдор Петрович блеснул музыкальными талантами — сыграл и спел новым приятелям, а Фёдора Ивановича задели слова молодого Нарышкина, брошенные вскользь.
— Противу нашего брата лучших стрелков не бывает! — утверждал Нарышкин, расстегнув верхние пуговицы егерского мундира. — Правильно великий Суворов говорил: гренадеры и мушкетёры на штыках рвут, а стреляют егеря!
— Отчего же не на штыках, коли враг рядом? — с усмешкою откликнулся Толстой. — Да только стрелять-то мало, ещё ведь и попадать надо! Ты, Саша, вели нам пистолеты подать, вот и посмотрим, чья возьмёт.
Офицерская компания оживилась. Из дому принесли пистолеты, которые немедля были заряжены. Скамьёй обозначили барьер, от него в двадцати шагах воткнули в землю две саженных жерди с надетыми вверх дном пустыми бутылками. Фёдор Петрович засомневался:
— Далеко. И темно слишком.
В самом деле, занимавшийся рассвет пока лишь немного разогнал ночную мглу. Факелы ещё горели, освещая истоптанный помост и столы с остатками затянувшейся трапезы. Фёдор Петрович был прав: мишени по другую сторону помоста едва темнели на фоне серого луга, покачиваясь вдали от стрелков — Фёдора Ивановича с Александром Нарышкиным, ставших у барьерной скамьи.
— Ничего-ничего, — хорохорился Нарышкин, разминая руку, — в бою всяко бывает.
— И то верно, — в тон ему отвечал Фёдор Иванович, — а почему тихо так? Мы же с вами, братцы, на войне сейчас! Вокруг шум должен быть, битва!
Он глянул на цыган и приказал:
— Играйте!
Музыканты грянули разом. Бубны с гитарами выбили такой задорный ритм, что ноги у притомившейся компании сами собой пустились в пляс. Цыганки-танцовщицы звякнули монистами, снова начиная пёструю карусель, но на помост не выходили, чтобы не оказаться перед нетрезвыми вооружёнными офицерами, — держались в стороне, за столами. Фёдор Иванович поворотился к Нарышкину и спросил:
— Так как, говоришь, егеря стреляют?
Тот поднял пистолет и целился долго: музыканты с плясуньями здорово отвлекали от едва заметной мишени. Наконец он спустил курок, и одна из бутылок звонко разлетелась вдребезги.
— Вот так! — сказал довольный Нарышкин. — Твой выстрел. Что затихли? — спросил он цыган, которые от грохота перестали играть. — Дайте ему войну!
Музыканты заиграли снова. Но лишь только Фёдор Иванович поднял пистолет, целя в оставшуюся бутылку, как на дальний от него стол вспорхнула одна из цыганок. Он бросил на неё взгляд — и обомлел.
То была Пашенька. Другие танцовщицы топали не по доскам помоста, а по земле — глухо, неслышно. Пашенька же, тряхнув юбками, смахнула со стола несколько бутылок и освободила себе место. Смоляные кудри красавицы развевались под утренним ветерком. Юбки она не отпускала — из-под них виднелись красные сапожки. Каблуки её ударили по столу частой дробью, вторя бубнам и заглушая гитары. Девушка со смехом глядела на Толстого, который застыл неподвижно с поднятым пистолетом. Рассмеялся и Нарышкин.
— Эдак ты, пожалуй, до обеда достоишь! — сказал он, победоносно оглядев остальных офицеров. — Не томи, подойди ближе: форы тебе даю пять шагов!
Нарышкин не успел согнать с лица улыбку, когда Толстой вдруг перевёл пистолет с бутылки на Пашеньку — и выстрелил. Музыка оборвалась, кто-то из цыганок вскрикнул, а Фёдор Иванович, не глядя, сунул дымящийся пистолет в руки Фёдору Петровичу и в наступившей тишине двинулся к Пашеньке.
Она стояла на столе, по-прежнему придерживая юбки и слегка поджав одну ногу. В распахнутых глазищах отражался приближающийся граф, который тоже не сводил с неё взгляда.
— Господа, — произнёс один из офицеров, который оказался ближе всех к цыганке, — господа, ей Американец каблук отстрелил!
Напуганные цыгане откликнулись гомоном, а гвардейцы восхищённо зааплодировали, крича: «Виват, Американец!» Толстой подошёл к столу, на котором стояла Пашенька, и протянул ей руку, приглашая сойти на землю.
— Мы уговаривались по бутылкам стрелять! — досадовал Нарышкин, уверенный в своей победе, но на него не обращали внимания: героем, сделавшим лучший выстрел, безусловно был Толстой.
Пашенька, чуть касаясь руки Фёдора Ивановича, легко спрыгнула вниз и оказалась прямо перед ним, почти вплотную.
— Кто ты? — спросил Толстой, не отпуская её руку и продолжая глядеть глаза в глаза.
— Меня Пашенькой зовут, — ответила юная цыганка. Русский она знала куда лучше своего отца. — А ты кто?
— Американец, — хрипло сказал Фёдор Иванович, поражённый смелостью и красотой Пашеньки, которая вблизи была совсем уж невообразимо хороша. Называться простой цыганке титулом и полным именем показалось ему не к месту. Девушка улыбнулась, показав жемчужные зубки, и певуче повторила странное имя:
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!