Сердце старого Города - Софья Вель

не осмелилась, замерев на ковре из прелой влажной листвы, только за час перед рассветом смогла заплакать, а потом провалилась в сон.

«Зеленое море леса стелилось ковром. Сильный ветер не стихал, играя целыми кронами.

Лес сменился полем, огромным полем, устланным телами павших — поверженными крылатыми леофанами, многорукими нагами, страшными василисками, величественными элементалями. И грозными воинами неба… братьями. Мир крепко держал оборону. Он хотел жить. Но мешал… Мешал великому Ничто. Обличенный в форму, Мир мешал Абсолюту, карябая его суть.

Лараголин стоял подле генерала. Своего генерала. Броня генерала сияла, приковывая взгляд, — темно-красная эмаль отливала золотом. Генерал тихо произнес, отвлекая от созерцания игры света на латах:

— Они все пали…

— Такова цена, мой генерал. — Черная броня отвечавшего генералу трибуна ловила тусклые серебряные блики, словно бы играя с солнцем спасенного ими Мира.

— Цена… — тихо повторил генерал.

Трибун в черной броне обернулся к генералу:

— Латаил, ты слышишь Его Волю. Что Он сказал тебе?

— Что двое, Пелеон и Элеон, были последними, сотворенными Им в угоду боя, — отрешенно ответил генерал. Оба долго молчали. — Кастиэль… — наконец генерал ответил темному трибуну — Они все погибнут. Все. Тебе не жаль?

— Мы воины, — спокойно ответил трибун. — Мы отстояли Мир, мой генерал, остальное — неизбежные потери.

Генерал покачал головой, не взглянув больше на трибуна, он повернулся к соратнику:

— Лараголин, много ли пало твоих братьев?

— Главное, что мои сестры живы. — Казалось, голос расходится по миру рокотом.

— Сестры, — тихо повторил генерал. — У нас тоже была сестра… Лараголин, если бы не братья шли в бой, а сестры, ты бы скорбел?

— Мои сестры не рождены для боя, — Лараголин не понял, о чем говорил его генерал.

К собеседникам подошел третий воин, он низко поклонился генералу и отдал братское приветствие темному трибуну.

— Двое последних — близнецы, как странно…, - продолжил генерал, следуя внутреннему диалогу, непонятному его собеседникам. — Огненные тоже были близнецами…

— Мы потеряли самого отважного из братьев.

— Не кори себя, ты ведешь нас в бой, а мы прикрываем тебе спину, — подошедший воин положил руку на плечо генералу. — Любой из нас сделал бы так.

— Да…, сделал бы, — генерал в ало-золотых доспехах горько улыбнулся, непроницаемое бесстрастное лицо стало печальным. — Нас осталось так мало… Мы выстояли в тысяче битв, не ведая страха. Но теперь исчезаем в пасти Ничто.

— О нас будут петь песни и слагать легенды…, - темный трибун скрестил руки на груди, подставляя солнцу лицо и оставляя несмолкающему ветру теребить длинные черные пряди.

— Кастиэль, кто будет петь о нас? — Генерал посмотрел на трибуна с грустью. — Мы исчезнем, отдав эфиру Суть. Вернемся в первый вдох Создателя, о нас некому будет петь песен.

— Мой генерал, что нам за дело до песен? Мы — Его Воля. Его стражи, — возразил темный трибун.

— И все? — Латаил внимательно посмотрел на собеседников. Во взглядах соратников он прочел недоумение. — Оглянитесь! Отчего этот мир так удивительно прекрасен? Как тонко ложится свет на камни, как он преломляется радугой в реке, как отражается бликами в воде… Как созвучен свет нам. Но мы исчезнем, не оставив и следа. Отчего так? Отчего некому петь о нас песни?

— Латаил, мой народ будет петь песни о вас, — примирительно предложил Лараголин и снова гулкое эхо его голоса побежало по миру.

— А что будет с мирами, когда мы все будем уничтожены? Они падут? — Не успокаивался генерал.

— В том Его Воля, — чуть поклонившись, вызвался Самуил.

— Знаю, и оттого мне грустно, грустно, что наша сестра никогда теперь не споет о нас песен, не оплачет нас, как мы не оплакиваем друг друга. И мы растворимся без следа. Оплакали ли огненные братья павшего?

— Нет. Они не верят, что он погиб.

— Не верят, что он стал частью Абсолюта?

Все понуро опустили голову.

— Такова Его Воля, — подытожил сказанное Самуил.

Генерал снова помолчал, потом выдохнул:

— На все Его Воля.

— На все Его Воля! — хором повторили остальные. Генерал продолжил уже иным тоном:

— Кастиэль, ты пойдешь с элементалями.

— Да, мой генерал. — Отчеканил темный трибун.

— Лараголин, ты сам поведешь своих братьев. Самуил, разделимся. Возьми под свое начало нагов и инфернов, ими восполнишь недостающих братьев, выбери самых сильных из оставшихся, я же возьму раненых и уставших. Мы обойдем Ничто сзади, но Абсолют может отрезать нам путь. Тогда ты выиграешь время, чтобы мы смогли отступить.

— Ты будешь отступать, Латаил? — немало удивился темный Кастиэль. — Ты никогда раньше не отступал!

— То было раньше. Буду, если сочту, что погублю братьев. Самуил, ты будешь прикрывать мне спину.

— Да, мой генерал. — Отчеканил Самуил, едва скрывая удивление.

Генерал расправил огненно-алые, в золото, пластины крыльев.

— Да будет Воля Твоя! — произнес генерал Эфиру и Земле.

Пространство содрогнулось…»

Глава 6

Глава шестая. Поднебесный. Табу эльдаров

— Принц Эль'Сигнорин, у вас все хорошо? — пронзительно-голубые глаза Советника отца смотрели с изумлением. Сиг тряхнул головой. Сегодня, неожиданно для всех, он потерпел поражение на тренировочной арене. Спарингующий с ним гвардеец не верил в победу, а пришедший на арену Лорд Закария потер глаза, словно бы стремясь «развидеть».

Сиг растерянно встал с песка арены, ему и самому не верилось.

— Да, Лорд Закария, все отлично. Метео хорошо вымуштровал драконоборца! — смято отшутился Сигнорин, чем удивил Лорда еще больше. Все привыкли видеть сына Владыки хитрым, опасным и уверенным юношей, подающим большие надежды. Недаром Эндемион побаивался брата.

Сиг чувствовал пристальный взгляд советника даже спиной. Принц и сам не мог сказать, что с ним. Он был растерян: Метео, конечно, хорош, — так натаскать желторотых гвардейцев, — но причина была не в нем. Быть может, все дело в Эле? В том, что хитрый мальчишка сбежал и явно потешался над старшим братом? Самонадеянный и отчаянный Эль'Касмиэль сделал все, чтобы именно Сиг его и не нашел! Сиг злился на несносного братца, но было что-то другое. Маленькая заноза, царапающая душу.

Не стоило ему приходить в мир людей. Сигнорин никогда не делал этого прежде, не сделал бы и впредь, если б не Эль! Видеть разрушенный мир глазами конунга-завоевателя — одно, но глазами бессмертного эльдара — совсем другое. Он почти никогда не вспоминал о прошлой жизни, отгораживаясь толстой броней нежелания и страха. Теперь же дамба памяти рухнула, затапливая мысли пугающими образами. Но почему он вспоминает только страшное? Почему разрушенное кажется значимее возведенного?

Сигнорин нахмурился. Нет… причина беспокойства не прошлой жизни, не в воспоминаниях. Она в другом — Сигнорина непреодолимо тянуло в мир младших, в лес, на руины. И вовсе не из-за уколов совести,