Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

— Сегодня в 12 часов начинается межсоюзническая конференция, господин Бальфур будет очень занят и потому не может вас принять раньше, как через 4 дня.

— Благодарю вас, — сказал Набоков, — за интересное сообщение о созыве межсоюзнической конференции, о которой представитель России слышит от Вас впервые.

«Примерно через 20 минут последовал звонок по телефону, и мне передано было приглашение прибыть на межсоюзническую конференцию! Таким образом, я еле-еле успел, не переодеваясь в надлежаще торжественную «визитку» и цилиндр, добраться вовремя до Даунинг-стрит». Набоков вбежал, когда конференция уже начиналась.

Вдоль одной стороны длинного стола сидел весь британский кабинет: Ллойд Джордж, Бальфур, Мильнер, Керзон и другие. Напротив — члены французского кабинета: Рибо, Пенлеве, Тома, генерал Фош. Итальянский премьер Сонино со своей не столь многочисленной делегацией сидели вдоль узкой части стола. Для Набокова места не оказалось, «пришлось придвинуть кресло к углу стола — между французами». Председательствовавший Ллойд Джордж счел нужным открыть заседание заявлением:

— Нами получены телеграммы от нашего посла в Петрограде и от генерала Нокса, в которых они рекомендуют нам обратиться от имени Союзников к русскому правительству с решительным («strong») протестом против усиливающихся в России анархии и разложения. Я хотел бы знать, что об этом думает французский кабинет.

К счастью для Временного правительства, у него нашлись защитники. «Старик Рибо, пожимая плечами, заявил, что сомневается в практической целесообразности исполнения советов сэра Джорджа Бьюкенена и генерала Нокса. Затем попросил слова Альбер Тома. Волнуясь, он с большой горячностью высказал, что такого рода выступление со стороны Союзников не только не приведет к желаемому результату, но произведет на русское правительство самое отрицательное впечатление». Протестовал и Набоков.

В итоге предложенное заявление стало более нейтральным: «Мы всемерно поддерживаем господина Керенского и его соратников и выражаем твердую уверенность в дальнейшем упрочении их авторитета и в скорейшем восстановлении строгой дисциплины, которая жизненно необходима в любой армии, и в особенности — в армиях свободных народов»[1983].

В резолюции конференции «члены антигерманской коалиции сделали попытку разделить между собой направления помощи России. Англии предлагалось заняться реорганизацией военного флота, Франции — армии, США — железными дорогами… Англичане и французы просили заокеанского партнера озаботиться Владивостоком и Транссибирской магистралью, оставляя за Англией север (Архангельск), за Францией — юго-запад страны»[1984]. То есть активно прорабатывались идеи внешнего управления Россией.

Союзные послы в Петрограде становились все более назойливыми, особенно рьяно настаивая на необходимости восстановления дисциплины в стране и особенно в армии. Керенский «воспринимал их критику с растущим раздражением, и однажды, выслушав Бьюкенена, поинтересовался, каково было бы мнение посла, если бы он стал учить Ллойд Джорджа, как руководить Англией. Уорт писал: «Иллюзия, что Керенский был именно этим человеком, длилась только до того, как на сцене появился гораздо более одаренный кандидат в лице генерала Корнилова… В течение короткого времени генерал Михаил Алексеев считался подходящим на роль «сильного человека» в основном благодаря рекомендациям Набокова, и Ллойд Джордж пригласил его посетить Англию. Но вскоре про Алексеева забыли, предпочтя ему нового Верховного главнокомандующего». Лорд Милнер, лично заверит Корнилова в своей поддержке, которое было передано генералу Аладьиным[1985].

Бьюкенен был сторонником более гибкой линии: «Хотя все мои симпатии были на стороне Корнилова, однако я все время старался изо всех сил бороться с идеей военного переворота, так как наилучшую надежду на спасение России дало бы тесное сотрудничество между Корниловым и Керенским»[1986]. Зато одним из самых решительных зарубежных сторонников Корнилова выступал генерал Нокс, считавший конфликт Керенского и Корнилова совершенно неизбежным. «Корнилов прямолинеен, как солдат, обладает сильной волей, очень храбр. Он убежденный патриот, но не политик. Этот человек прост и честен, он не имеет ни малой толики личных амбиций. Для него Россия и российская национальная честь всегда были важнее всего. Керенский, мелкий адвокат из Саратова, всю свою жизнь посвятил политической деятельности. Он коварен, тщеславен и амбициозен. Перед самой революции он был пацифистом. У него на первом месте — революция, а Россия уже на втором…»[1987]. В августе Нокс уехал в Англию, где требовал, чтобы в войска Корнилова влился эскадрон бронемашин Локера-Лэмпсона. Так и произойдет.

Вся пресса европейских союзников России — за исключением социалистической и крайне либеральной — переключилась на поддержку Корнилова. Лондонская «Таймс» возглавила кампанию в Англии, рисуя картину полного разложения русской армии под влиянием Советов — «самозванно заявивших о себе организаций идеалистов, теоретиков, анархистов и синдикалистов, в основном иностранцев еврейского типа, среди которых практически нет ни рабочих, ни солдат, а про некоторые из них известно, что им платит Германия». Во Франции «Фигаро» превозносила Корнилова как «самого уважаемого и благородного человека из всех русских», а журнал «Опиньон» утверждал: «Твердо установленная военная диктатура способна положить конец разлагающему влиянию византийских политиканов…» Уорт с удивлением замечал, что поддержка Корнилова была направлена «против демократического правительства дружественного союзника за целых два месяца до момента, когда власть захватили большевики»[1988].

Неудивительно, что американцы воспринимались в Петрограде как самые надежные (или не самые безнадежные) союзники. Посол в Вашингтоне Бахметьев летом настойчиво предлагал Терещенко использовать авторитет США, чтобы заставить европейских союзников демократизировать свои цели войны. «Политический курс этот представляется мне в виде привлечения Америки к активному участию в международных делах на почве совместного с Россией проведения в жизнь новых начал, установленных русской демократией и близких к задачам, провозглашенным Вильсоном»[1989]. Керенского не списывало со счетов посольство. Фрэнсис в июле убеждал, что его отставка стала бы «смертельным ударом» по правительству, и предлагал придерживаться нейтралитета в противостоянии Керенского и Корнилова[1990]. Но вот уже американский представитель в российской Ставке генерал Уошборн был иного мнения: «У меня никогда не было особого доверия ни к Керенскому, ни к поддерживающим его людям». Уошборну тоже нравился Корнилов — человек «твердый, практичный, трезвомыслящий, чистый и твердо знающий, чего он хочет».