Бандитский Петербург. 25 лет спустя - Андрей Константинов

Вообще, у меня пять водил было. Один, некий Алик, помимо того, что в катке сидел, еще и машины угонял. Его когда сажали, восемьдесят семь эпизодов насчитали. Я, конечно, знал об этом и не одобрял, но я же ему не папа, чтобы воспитывать. Причем, что смешно, этот Алик машины угнанные на югах толкал бабаям разным, а потом его же в Сочи и обкатывали. Так что он домой почти без денег возвращался. Это к вопросу о том, что, как я уже говорил, все мы лохи по жизни.

Помню, в Сочи один раз я так влетел, выбили мы лоха в полторы тысячи, играли на газете, я воздушником был, то есть уходил с деньгами, а с деньгами уходишь как? Газета сворачивается прямо с картами и со всеми деньгами. Полторы тысячи – это солидная масса была, там же не все деньги по кате (сотке) были. В основном-то десятки да уголки. Короче, получился солидный такой сверток. Я его во внутренний карман пиджака засунул и в гостиницу, ребят ждать. Они от лоха позже отрывались. Ну заказал три по сто коньяка, сижу, скучаю. А ко мне вор один подвалил, Сеня Днепровский, поболтали с ним по жизни. То да се. Он говорит, ты ребят ждешь, я говорю да, ну ты жди, только не уходи потом из бара, и слинял. Я удивился, зачем, думаю, он мне это сказал. Ребята подошли, я им всю ситуацию нарисовал, они аж в лице переменились. Говорят, деньги проверь. Я сунул руку во внутренний карман, а там нету ничего. Причем я ведь не пьяный был, трезвый как стекло. Ну как он умудрился такой здоровенный пакован вытащить? До сих пор не понимаю, как он у меня «выкупил»? Надо сказать, что он мне деньги-то вернул – по-честному, просто развлекался парень.

В питерской катке золотых времен никакой суперорганизации не было. Просто все работали как могли, безо всякого этого рэкета дебильного. Потому что головами работали, а не как эти торпеды нынешние – руками и ногами. Кстати говоря, всем известный Феоктистов, он тоже в каком-то смысле через катку поднялся, его привлекали, чтобы он карточные долги помогал получать. В те времена он никаким королем преступного мира не был… Ну а потом, конечно, пошли другие времена…

Ты знаешь, я убежден в одном: катка вечна, потому что построена она на вечной человеческой жадности… Еще хочу сказать, что вот кому совсем не надо садиться играть, так это бабам, потому что они совсем сумасшедшие на азарте. Мужик еще может остановиться, в руки себя взять, а женщины проиграют и все свое, и самих себя – в общем, просто караул какой-то. Я помню, зацепили мы одну мадам в аэропорту, поехали, просто довезти ее хотели, даже не особо скрывали, кто мы такие. А напарник мой чисто из озорства решил попробовать ее развести. И вот, она видит все, понимает, чуть не плачет, а все равно к стирам лапку тянет. Я ей говорю: «Дура, уходи». Нет, куда там.

Понастроили всяких этих казино, я сам туда не хожу. Да что казино, я к автоматам игровым подойти боюсь, столько в свое время денег проиграл! Игра – это болезнь, самая обычная болезнь. А с другой стороны, вся наша жизнь – игра.

Между нами говоря, несмотря на все эти казино, катка-то продолжается. Я-то сам, правда, уже завязал – в основном из-за того, что просто работать не с кем. Уровень очень упал – ну не с водилами же бывшими мне в катку садиться?..

Декабрь 1996 г.

7 ноября 1990 года в Москве на Красной площади шла мирная демонстрация трудящихся, выражавших поддержку партии и правительству. Внезапно в колонне начался какой-то переполох и грянули два выстрела. В считаные секунды сотрудники «девятки» скрутили человека, пытавшегося совершить неслыханное – застрелить Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева. Человеком этим оказался Александр Анатольевич Шмонов. Бывший рабочий Ижорского завода. Долгое время Шмонов был чуть ли не единственным настоящим, классическим террористом послевоенного периода нашей истории…

…Он сидит, ссутулившись, время от времени недоверчиво поглядывая на диктофон. В его лице и фигуре есть что-то трогательное. Когда смотришь на него, почему-то возникает ассоциация с несправедливо обиженным ребенком. Никакой агрессии или злобы он не проявляет, на вопросы отвечает спокойно, тщательно подбирая слова. Может быть, эти спокойствие и замедленная речь – результат пятилетнего пребывания в психиатрической больнице специального режима…

– Ну что о себе рассказать? Я был членом Свободной демократической партии России до 7 ноября 1990 года. Трижды меня арестовывали за распространение независимой печати. У меня среднетехническое образование. Я имею авторское свидетельство на изобретение за № 1652676. Мысль застрелить Горбачева и Лукьянова у меня появилась месяцев за восемь до тех выстрелов на Красной площади. Почему я хотел это сделать? Я отвечу вам по пунктам. Во-первых, я считал Горбачева виновным за убийства мирных людей 9 апреля 1989 года в Тбилиси и 20 января 1990 года в Баку. Во-вторых, я считал, что Лукьянов тоже виноват, потому что почти все важнейшие решения в стране принимались коллективно. В-третьих, я считал, что Горбачев и Лукьянов совершили злодеяние перед нашим народом, захватив власть в свои руки. В-четвертых, я полагал, что безнаказанность порождает новые злодеяния. Ну и, в-пятых, в июне 1990 года я направил письмо в Политбюро, где предупреждал их, что попытаюсь их убить, если до 1 сентября 1990 года они не организуют всенародный референдум, на который должны были быть вынесены вопросы о свободных всенародных выборах руководства, введении многопартийной системы, рыночной экономики и т. д. – всего тринадцать пунктов. Они, конечно, ничего не выполнили. Если бы выполнили, я не стал бы им мстить. Письмо я отправил не за своей подписью, а за псевдонимом. Оно до них дошло, потому что на следствии мне его потом показывали. Но до покушения меня по нему не вычислили. Я никаких признаков слежки за собой не обнаруживал.

Готовиться к самому покушению я начал давно. Интуитивно еще года за три до этого я чувствовал, что может возникнуть необходимость отомстить, поэтому я вступил в общество охотников и рыболовов и приобрел ружье. Стрелял я неплохо. В армии со ста метров я попадал в девятку. А у девятки диаметр 15 см. А на Красной площади я стрелял с 47 метров и целился в голову. А голова у Горбачева диаметром больше, чем 15 см, так что шансы у меня были… Я тренировался в лесу, а потом 5 ноября поехал в Москву. Ружье зарядил двумя пулями – правый ствол пулей «полева», левый пулей «спутник». 6 ноября приехал в Москву, снял комнату в частном секторе. Волновался, конечно, немного, понимал, что могу погибнуть. Но колебаний не было. 7 ноября я вместе с демонстрантами прошел по Красной площади и, поравнявшись с Мавзолеем, достал из-под пальто ружье и стал целиться в Горбачева. Но, видимо, целился я слишком долго, секунды две, наверное. Ко мне успел броситься сержант, который направил стволы вверх. Первая пуля ушла выше Мавзолея. К сержанту подбежали другие охранники и развернули ружье в противоположную от Мавзолея сторону. Так что вторая пуля попала в стену ГУМа. Я ведь как хотел. Если с первого выстрела Горбачев падает, то я стреляю в Лукьянова. Целиться надо было, конечно, побыстрее. Демонстранты-то мне не мешали – а вот сержант успел.

Что творилось на Мавзолее, я уже не видел, потому что меня скрутили охранники. Они меня не били, просто скрутили, и все. Потом меня повезли в Лефортово. Я там провел один месяц. Очень переживал, что не попал. Потом была психиатрическая экспертиза, в которой участвовали семь профессоров, из которых двое признали меня вменяемым и психически здоровым, а пятеро – невменяемым. Лично для меня, конечно, лучше было, что признали невменяемым, потому что иначе могли бы расстрелять. Но для дела лучше бы, чтобы они признали меня здоровым. Одно дело, если невменяемый пытался застрелить Горбачева и Лукьянова, – люди расценят это как выходку душевнобольного, и все. А если стрелял вменяемый, то это месть за совершенные злодеяния. Другие властители уже бы боялись совершать зло. Потому что, если нашелся один, кто покарал, то ведь может найтись и другой. Правда, у меня помощников не было, хотя я и пытался их найти. Я клеил листовки с призывами убивать членов и кандидатов в члены Политбюро. Конкретно 7 марта 1990 года клеил. Кстати говоря, ведь на суде мне предъявили обвинения по двум статьям – по ст. 66 (теракт) и по ст. 70 прим. (публичный призыв к террору). Так вот ст. 70 отпала. Суд признал, что улик недостаточно. Хотя я на следствии подробно рассказывал что клеил, где клеил, каким клеем, подробно текст листовок пересказывал…