Темные аллеи. Окаянные дни - Иван Алексеевич Бунин

тюлени.

6. VIII.09

Рассвет

Как стая птиц, в пустыне одиноко

Белеет форт. За ним – пески, страна

Нагих бугров. На золоте востока

Четка и фиолетова она.

Рейд солнца ждет. Из черных труб «Марокко»

Восходит дым. Зеленая волна

Стальною сажей, блестками полна,

Качает мерно, плавно и широко.

Вот первый луч. Все окна на борту

Зажглись огнем. Вот пар взлетел – и трубы

Призывно заревели в высоту.

Подняв весло, гребец оскалил зубы:

Как нежно плачет колокол в порту

Под этот рев торжественный и грубый!

13. VIII.09

Полдень

Горит хрусталь, горит рубин в вине,

Звездой дрожит на скатерти в салоне.

Последний остров тонет в небосклоне,

Где зной и блеск слились в горячем сне.

На баке бриз. Там, на носу, на фоне

Сухих небес, на жуткой крутизне,

Сидит ливиец в белом балахоне,

Глядит на снег, кипящий в глубине.

И влажный шум над этой влажной бездной

Клонит в дрему́. И острый ржавый нос,

Не торопясь, своей броней железной

В снегу взрезает синий купорос.

Сквозь купорос, сквозь радугу от пыли,

Струясь, краснеет киноварь на киле.

14. VIII.09

Вечер

О счастье мы всегда лишь вспоминаем.

А счастье всюду. Может быть, оно

Вот этот сад осенний за сараем

И чистый воздух, льющийся в окно.

В бездонном небе легким белым краем

Встает, сияет облако. Давно

Слежу за ним… Мы мало видим, знаем,

А счастье только знающим дано.

Окно открыто. Пискнула и села

На подоконник птичка. И от книг

Усталый взгляд я отвожу на миг.

День вечереет, небо опустело.

Гул молотилки слышен на гумне…

Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.

14. VIII.09

Мертвая зыбь

Как в гору, шли мы в зыбь, в слепящий блеск заката.

Холмилась и росла лиловая волна.

С холма на холм лилось оранжевое злато,

И глубь небес была прозрачно-зелена.

Дым из жерла трубы летел назад. В упругом

Кимвальном пенье рей дрожал холодный гул.

И солнца лик мертвел. Громада моря кругом

Объяла горизонт. Везувий потонул.

И до бортов вставал и, упадая, мерно

Шумел разверстый вал. И гребень, закипев,

Сквозил и розовел, как пенное Фалерно, —

И малахит скользил в кроваво-черный зев.

〈9.VI.09〉

Сторож

И снова вечер, сухо позлативший

Дороги, степь и удлинивший тень:

И бледный лик, напротив солнца всплывший;

И четко в ясном воздухе застывший

Среди бахчей курень.

Стар сторож, стар! И слаб, и видит плохо,

А век бы жил!.. Так тихо в курене,

Что слышен треск подсохшего гороха…

Да что кому до старческого вздоха

О догоревшем дне!

〈16.VIII.09〉

Берег

За окном весна сияет новая.

    А в избе – последняя твоя

Восковая свечка – и тесовая

    Длинная ладья.

Причесали, нарядили, справили,

    Полотном закрыли бледный лик —

И ушли, до времени оставили

    Твой немой двойник.

У него ни имени, ни отчества,

    Ни друзей, ни дома, ни родни:

Тихи гробового одиночества

    Роковые дни.

Да пребудет в мире, да покоится!

    Как душа свободная твоя,

Скоро, скоро в синем море скроется

    Белая ладья.

〈16.VIII.09〉

Спор

– Счастливы мы, фессалийцы! Черное, с розовой пеной,

Пахнет нагретой землей наше густое вино.

Хлеб от вина лиловеет. Кусок овечьего сыру,

Влажно-соленый, крутой, горную свежесть хранит.

«Крит позабыл ты, хвастун! Мастика хмельнее и слаще:

Палуба ходит, скользит, парус сияет, как снег,

Пляшут зеленые волны – и пьяная цепь рулевая,

Скрежеща, вдоль бортов ползает ржавой змеей».

〈17.VIII.09〉

Прощание

Поблекший дол под старыми платанами,

Иссохшие источники и рвы

Усеяны лиловыми тюльпанами

И золотом листвы.

Померкло небо, солнце закатилося,

Холодный ветер дует. И слеза,

Что в голубых глазах твоих светилася,

Бледна, как бирюза.

〈1906–1909〉

Песня

Зацвела на воле

В поле бирюза.

Да не смотрят в душу

Милые глаза.

Помню, помню нежный,

Безмятежный лен.

Да далеко где-то

Зацветает он.

Помню, помню чистый

И лучистый взгляд.

Да поднять ресницы

Люди не велят.

〈1906–1909〉

Сполохи

Взвевая легкие гардины

И раздувая свет зарницы,

Ночная близилась гроза.

Метался мрак, зеркал глубины

Ловили золото божницы

И чьи-то жуткие глаза.

Я замерла, не понимая,

В какой я горнице. Крапива,

Шумя, бежала под окном.

Зарница, яркая, немая,

Мне говорила торопливо

Все об одном, все об одном.

Впервые нынче мы не лгали, —

Дрожа от радости, впервые

Сняла я тяжкое кольцо —

И в глубине зеркал мелькали

Покровы черно-гробовые

И чье-то бледное лицо.

〈1906–1909〉

Ночные цикады

Прибрежный хрящ и голые обрывы

Степных равнин луной озарены.

Хрустальный звон сливает с небом нивы.

Цветы, колосья, травы им полны,

Он ни на миг не