2666 - Роберто Боланьо

слышал. Она выехала из ранчо в аэропорт и исчезла, просто растворилась в воздухе, пискнула она. Из ранчо? Да, вечеринку давали на ранчо, сказала она. Ну тогда они должны были ее сопровождать, кто-то должен был отвезти ее в аэропорт. Нет, ответила она. Келли взяла машину напрокат. И где эта машина? Ее нашли на парковке аэропорта. Значит, она доехала до аэропорта, сказала я. Но на самолет не села, отозвалась она. Я спросила, как зовут людей, которые ее наняли. Она ответила: семья Саласар Креспо, и дала мне номер телефона. Я посмотрю, что мне скажут, сказала я. На самом деле, я думала, что Келли скоро объявится. Возможно, у нее завязался роман, и, судя по тому, как развивались события, роман у нее был с женатым мужчиной. Наверное, она сейчас в Сан-Франциско или Лос-Анджелесе — эти два города просто идеальны для любовников, которые не хотят привлекать к себе излишнего внимания. Так что попыталась успокоиться и подождать. Через неделю, тем не менее, мне снова позвонила эта девушка и сказала, что Келли так и не дала о себе знать. Она рассказала мне об одном или двух потерянных заказах, сказала, что не знает, что делать, и одним словом — хочет сказать мне, что ей очень одиноко. Я ее представила еще более жалкой, чем раньше, как она ходит кругами по темному офису, и меня пробрала дрожь. Я спросила, какие новости из Санта-Тереса. Она говорила с полицией, но та либо ничего не знала, либо не хотела ей ничего говорить. Она просто растворилась в воздухе, сказала она. Этим вечером я позвонила из своего кабинета одному старому другу, который одно время на меня работал, и рассказала об этом деле. Он ответил, что такой разговор надо вести лично, и мы договорились встретиться в «Бледном лице», модном кафе, не знаю, есть ли оно еще или закрылось — моды в Мехико, как вы знаете, растворяются и прячутся прямо как люди и никто по ним не скучает. Я рассказала другу про Келли. Он задал мне несколько вопросов. Записал в блокнот имя Саласара Креспо и сказал, что вечером перезвонит. Мы попрощались, я села в машину и подумала: другой на моем месте испугался бы или уже начал бояться, но я чувствовала только ярость, огромное бешенство, и все это росло во мне — вся ярость, что Эскивель Плата бережно хранили в себе десятилетиями и веками, и эта ярость уже проникла в мою нервную систему, а также я подумала, злобно и с раскаянием, что эта ярость и эта злость должна была пробудиться во мне раньше, не из-за, как бы это сказать, какой-то подруги, а из-за многих других вещей, которые я видела с тех пор, как начала что-то понимать, но нет, нет, нет, вот такая вот сраная жизнь, сказала я себе, плача и скрежеща зубами. Этим вечером, часов в одиннадцать, друг позвонил мне и первым делом спросил, защищена ли линия от прослушки. Плохой знак, плохие новости, тут же подумала я. Так или иначе, но внутри меня уже ничего не горело, я слушала холодная как лед. Я ответила, что по этой линии можно говорить без опаски. Друг сказал мне тогда, что имя, которое я ему дала (он специально не стал его произносить), принадлежало банкиру из тех, что, как ему сообщили, отмывал деньги для картеля Санта-Тереса, то есть на самом деле картеля Соноры. Хорошо, сказала я. Затем он сказал, что этому банкиру на самом деле принадлежит не только ранчо в окрестностях города, а несколько ранчо, но ему сказали, что ни на одном из них не устраивали вечеринку в те дни, когда моя подруга находилась в Санта-Тереса. То есть не было никакой публичной вечеринки, с фотографами из светских изданий и таким прочим. Ты меня понимаешь? Да, сказала я. Потом он сообщил, что этот самый банкир, насколько он знает и как подтвердили его источники, в очень хороших отношениях с партией. В смысле, насколько хороших? Суперских, прошептал он. Насколько суперских? — уперлась я. Очень, очень глубоких. Потом мы пожелали друг другу спокойной ночи, и я села думать. «Глубокие» на нашем тайном сленге означали очень давние, прямо совсем давние, давнишние, как вот миллион лет тому назад, еще со времен динозавров. И кто же у нас в партии динозавры? — подумала я. Мне тут же пришло в голову несколько имен. Двое, как помнила, были уроженцами севера и имели там бизнес-интересы. Ни одного из них я не знала лично. Некоторое время я вспоминала, имеются ли у нас общие знакомые. Но не хотела впутывать в это никаких друзей. Ночь эту я помню до сих пор, словно всего два дня прошло, а не годы, и она была темная, беззвездная, безлунная, и дом, этот дом, стоял тихий и не слышно было даже ночных птиц, что живут в саду; хотя я, конечно, знала, что мой телохранитель рядом и не спит, возможно, играет в домино с моим шофером, и, если я позвоню в колокольчик, появится одна из моих служанок. На следующий день рано утром после бессонной ночи я села на самолет в Эрмосильо, а потом на самолет до Санта-Тереса. Когда мэру, лиценциату Хосе Рефухио де лас Эрасу, сообщили, что его ждет депутат Эскивель Плата, он тут же отложил все дела и встретился со мной. Возможно, мы с ним где-то до этого пересекались. В любом случае, я его не помнила. Когда он появился передо мной, улыбающийся и угодливый как песик, мне ужас как захотелось отхлестать его по щекам, но я сдержалась. Песик из тех, что стоят на задних лапках, не знаю, понимаете ли вы меня. Прекрасно понимаю, отозвался Серхио. Потом он меня спросил, завтракала ли я. Я сказала, что нет. Он приказал принести сонорский завтрак, типичный для приграничья, и, пока ждали, два чиновника, переодетые в официантов, накрывали нам стол у окна его кабинета. Оттуда открывался вид на старинную площадь Санта-Тереса, люди ходили по ней туда-сюда по работе или чтобы убить время. Мне она показалась чудовищной, несмотря на свет — тот казался золотистым, слегка золотистым по утрам и ярко-золотистым и густым по вечерам, словно бы в сумерках ветер отягощала пыль пустыни. Прежде чем сесть за стол, я сказала, что приехала сюда из-за Келли Риверы. Сказала, что она пропала и я хочу, чтобы ее нашли. Мэр подозвал секретаря, и тот принялся записывать. Как зовут вашу подругу, сеньора депутат? Келли Ривера Паркер. И еще вопросы: когда она исчезла, зачем приезжала в Санта-Тереса, возраст, профессия, секретарь все писал и