Добровольно проданная - Наталья Шагаева

— На меня посмотри, — произношу, упираясь в стену над ее головой. Распахивает веки, смотрит во все глаза. Такая пьяная, потерянная и снова ненавидит меня, но теперь не за боль, а за удовольствие. Забавно. Она очень эмоциональна и искренна в своих эмоциях. И это честно.

— Я., не могу вновь вернуться к твоим гостям, — шепчет она мне, словно нас могут слышать. Я не претендую на роль Ромео и уже никогда им не стану. Но за кого она меня принимает? От нее же пахнет нашим сексом, и я никому не позволю видеть ее сейчас такую.

— Конечно, не можешь, — усмехаюсь, слыша ее облегченный вздох. — Иди в комнату, прими душ, — убираю руку, отпуская ее, и девочка спешит от меня убежать.

Мою руки, провожу ими по волосам и возвращаюсь к гостям, чтобы проводить их к чертовой матери. Я распробовал Софию, и сегодня мне ее мало.

— Ты подумай, — говорит Родя, прежде чем покинуть мой дом.

— Я подумаю, — жму ему руку, провожая.

С Родиным мы знакомы довольно давно, когда-то вместе начинали, он был главным аналитиком моего отца. Я всегда ему доверял и прислушивался к его мнению. Но сейчас он предлагает мне какую-то мутную схему и дает прогнозы, в которые я не верю. Пока не могу разобраться в его мотивах. Не узнаю его в последнее время. Он все больше заискивает, стелется передо мной, льстит, но в глаза не смотрит. От него воняет фальшью, Я никогда никому не доверяю, иногда даже себе, но сейчас уровень недоверия зашкаливает, и по его взгляду я вижу, что он это понимает.

— Что думаешь? — спрашивает Дух, Вадим мой партнер и давний друг. Он и Мирослава знают обо мне больше, чем кто-либо другой. Но не больше, чем я позволяю им знать. Пока жена Духа собирается, мы выходим на улицу и закуриваем.

— Нужно понаблюдать и понять, какова его цель. Ради кого жопу рвет?

— Или кому ее подставляет, — оскаливается Дух. — Это все попахивает наеб*тельвом, причем очень крупным.

— Думаешь, продался Родя? — глубоко втягиваю в себя дым, пока не забиваю легкие, и так же медленно выдыхаю через нос. Холодно, по телу проходит озноб, пахнет снегом. Осень в этом году не радует.

— Грек, тебе ли не знать, что даже самый приближенный человек может сыграть против тебя, и не важно, какой у него мотив, А Родя давно на грани банкротства, и за крупный куш он мать продаст. Надо же на что-то блядей кормить.

— Я все вижу и анализирую, но если я его прижму, он соскочит. Нужно дать ему надежду, что мы повелись, пусть раскроет больше карт. Попаси его, но аккуратно. Пробейте каждый его день, каждую встречу и звонок. И шмару его новую тоже пробейте — не помешает. Баб сейчас тоже грамотно подкладывают, — еще раз глубоко затягиваюсь и выкидываю окурок в урну. Дух хочет еще что-то сказать, но замолкает, когда к нам выходит Мирослава.

— Спасибо, ужин великолепен, я обожаю греческую кухню, — как всегда, кокетничает она.

— Заходите еще, Мирослава Евгеньевна, — отзываюсь я, а она смеется, подхватывая мужа под руку. Они близкие мне люди. Часть прошлого. Но я последнее время предпочитаю ограничивать встречи с ними, как с парой. Только работа с Духом, Мирослава дружила с Нютой. А всего, что несет воспоминания о моей прошлой жизни, я стараюсь избегать. Парадокс в том, что я прекрасно переношу физическую боль, а вот на душеную у меня низкий болевой порог. Поэтому душу я продал дьяволу.

— Девочка хорошенькая, милая, не похожа на твоих предыдущих, искренности в глазах больше. Но…

— Мирослава, уволь меня от своих нравоучений! — заглядываю ей в глаза, осаживая, и она прекращает улыбаться, замолкает. — Доброй вам ночи, — пожимаю Духу руку и ухожу в дом.

София

Утро начинается тяжело. Вроде ничего не болит, немного саднит между ног, но это не страшно, почти неощутимо, скорее, с непривычки, чем от повреждений, Голова не болит, признаков простуды тоже нет, А подниматься с кровати очень сложно. Какая-то апатия ко всему и слабость. Хочется залечь на весь день в кровать и спать, спать, чтобы время не тянулось. Но я заставляю себя подняться, умыться, расчесаться, заплести косу, одеться в брюки и блузку и спустится к ритуальному завтраку.

Я вроде не первый день в этом доме, и завтрак один из многих, каких будет еще множество, но сегодня он дается с трудом. Мне всегда было сложно смотреть Константину в глаза, но сегодня это просто невыносимо. Хочется провалиться сквозь землю, Стыдно, оттого что мое тело меня предало, и неловко, оттого что я отдалась Адамади полностью и стонала, как дикая кошка, но не от боли, а от удовольствия, Произошедшее кажется ужасным и грязным.

Адамади, как всегда, за столом, пьет кофе, но не ест, пока я не сяду рядом.

— Мы вроде не просыпались в одной кровати, — произносит он.

— Что? — поднимаю на него глаза и тут же опускаю, хватаясь за йогурт.

Не могу объяснить свою скованность, мне не страшно, все самое страшное уже произошло. Разве что неловко, ведь он получил мою уязвимость. Накануне я стонала и дрожала от удовольствия… Глупо это все, но мне стыдно.

— Доброе утро, София, — с нажимом произносит он.

— Доброе, — отвечаю и запихиваю в себя йогурт, совершенно не чувствуя вкуса. Я готова сделать все что угодно, лишь бы он не смотрел на меня так. А Константин смотрит, и я кожей чувствую его пронзительный взгляд,

— Как ты себя чувствуешь?

Выдыхаю и поднимаю голову.

— Хорошо, спасибо.

Глаза у него сегодня иные. Вроде такие же холодные, но с неким блеском, смотрит на меня, словно трогает взглядом. Так откровенно и пошло. Или, может, мне только так кажется. Вновь утыкаюсь в тарелку и беру себе еще блинчик с творогом. Хочется крикнуть «хватит», потому что он все смотрит и смотрит на меня, улавливая каждое движение.

— Что ты любишь? — вдруг спрашивает он.

— В каком смысле?

— За завтраком ты очень мало ешь, больше — для приличия. Делаю вывод, что тебе не нравится еда.

— Мне все нравится, Я просто мало ем, — отвечаю ему.

— И лгать ты не умеешь. Вообще. Да и не нужно больше лгать! Искренность — это достоинство. Посмотри на меня, — уже требовательно просит он.

— Я просто не могу есть, когда на меня так пристально смотрят, — говорю правду, как он того и требует.

— Ты просто очень сексуально ешь и губки облизываешь, — выдает Адамади, а я краснею. — Прекрати смущаться. Ты прекрасна. Мне нравится на тебя смотреть. День должен начинаться с прекрасного, — произносит он, а я замираю. — И краснеешь ты тоже красиво. — Я улыбаюсь, становится легче и немного отпускает. Он впервые говорит мне что-то подобное. Прячу улыбку, но губы предательски растягиваются сами. — Можешь спокойно кушать, я удалюсь, — он поднимается, останавливается позади меня, наклоняется и глубоко вдыхает запах моих волос, и это тоже стало какой-то его традицией. — Хорошего дня.