Добровольно проданная - Наталья Шагаева

— Можно я навещу маму? Ей вчера сделали операцию, — тихо объясняю.

— Конечно, — просто отвечает он. — Только вместе с Артемом.

— Да, я помню, — киваю, и Константин удаляется.

Наверное, нужно отпускать себя и расслабляться. Принимать все, что он делает легче. Адамади прав: если все принимать как должное, то это не больно, и я сейчас не только про секс. Мне еще долго здесь жить…

Прохожу а клинику с замиранием сердца. Я еще не знаю, как прошла операция, но надеюсь, что все хорошо, поскольку мне бы уже сообщили. Здороваюсь с девушкой, которая сидит на входе в отделение, улыбаюсь, а вот медсестра смотрит на меня, бегая глазами.

— Я к Уманской. Или к ней еще нельзя?

— Ммм, — мнется девушка. — Я не знаю, поговорите с хирургом, — предлагает она, указывая на кабинет.

— Хорошо, — киваю, а у самой сердце сбивается с ритма.

Стучу в кабинет хирурга и обтираю потные ладошки о брюки. Так, наверное, и должно быть — сначала нужно поговорить с доктором, узнать, как все прошло. Но по телу растекается дурное ощущение тревоги, и внутри что-то сжимается,

— Войдите! — отзывается доктор.

«Боже, боже, боже», — повторяю про себя и вхожу в просторный светлый кабинет. За столом сидит мужчина лет сорока пяти и что-то печатает, глядя в монитор.

— Садитесь, — он указывает на кресло. — Вы дочь Уманской?

— Да, я хотела бы узнать, как прошла операция, — спрашиваю и сжимаю ручку сумки, повторяя про себя, что все хорошо.

— Она сейчас в коме, — так спокойно произносит он, продолжая печатать, а у меня земля уходит из- под ног.

— Что?! — вскрикиваю и зажимаю рот рукой. В глазах темнеет, кажется, еще немного и потеряю сознание. Я мало понимаю в медицине. Но четко уверена, что кома — это очень плохо!

— Черт, извините, ночь была тяжёлая. Я не с того начал, — доктор встает с места, подходит к подоконнику, берет оттуда стакан и наливает мне воды из графина. — Операция была тяжёлая, мы ввели вашу мать в искусственную кому, — поясняет он мне и вручает стакан. А я ничего не понимаю, отпиваю воды, но истерика все равно рвётся из горла. — Успокойтесь, мы выведем ее из комы. Так пока необходимо. Так лучше переносится терапия после сложной операции.

Замираю, прекращая рыдать, выпиваю всю воду и смотрю на мужчину с надеждой.

— То есть все будет хорошо?

— Ну, как доктор, я не могу дать стопроцентных гарантий на жизнь. Никому, даже вам, — вдруг выдает он. А я мотаю головой, отказываясь понимать этого человека. — Черт! — мужчина трет лицо. — Это юмор такой медицинский, не всем понятный и циничный, — устало усмехается он. — Я уже вторые сутки не сплю. — Простите, несу всякую чушь. Все будет хорошо.

Мне разрешили навестить маму в реанимации, всего пять минут, чтобы взглянуть на нее, И там, на высокой больничной койке, подключённый к аппаратам, с перебинтованной головой и с большой трубкой во рту, в которую вкачивают кислород, лежал кто угодно, только не моя мамочка, Моя мамочка красивая, добродушная женщина, с персиковой кожей и веснушками. Моя мама всегда теплая и полна жизни. Это она всегда говорила мне, что все будет хорошо, и давала силы, А сейчас она кажется бледной, постаревшей и вмиг похудевшей женщиной, Я невесомо касаюсь ее чуть теплых пальцев, глубоко дышу, хватая стерильный воздух. Хочется сползти по стеночке на пол и сидеть здесь, раскачиваясь из стороны в сторону, пока ей не станет лучше.

— Мам, я солгала тебе… Прости, — слезы жгут глаза, но я стараюсь не плакать, и каждый писк прибора режет слух. Но этот писк дает надежду на жизнь. — Я продала себя взрослому мужчине. Продала, чтобы оплатить операцию. Прости, я солгала… — всхлипываю, набирая побольше воздуха. — Но, если ты не придешь в себя, тогда все это было зря, и я не выдержу. Слышишь? Я не смогу с этим жить. Не оставляй меня. Дай мне сил… — замолкаю, кусая губы, потому что если еще что-то скажу, у меня начнется истерика…

Домой я ехала, в какой-то прострации глядя в окно. Мыслей не было никаких, словно в тумане. Там, за дымкой, мелькает большой город, живущий своей жизнью. А мне хочется лишь одного — проснуться и понять, что все происходящее — всего лишь сон.

Даже не заметила, как машина остановилась. Не заметила, сколько времени прошло. Но когда дверь с моей стороны распахивается, я вижу Артема с мороженым в руках.

— Мятное, манго и фисташковое, — он тянет мне рожок с тремя шариками, а я оглядываюсь и понимаю, что мы стоим возле киоска с мороженым.

— Я не просила, — растерянна моргаю, пытаясь стряхнуть с себя туман, а в груди что-то больно сжимается.

— Это для поднятия настроения, — улыбается мужчина.

— Спасибо, — беру рожок, но он выскальзывает из моих рук и падает на брюки. — Ой, извини, — смотрю на растекающееся пятно, и глаза начинает нещадно жечь.

— Да ничего страшного, — мужчина берет рожок, собирает липкие шарики с моих ног и выбрасывает это все в урну на обочине.

А я, словно умалишенная, смотрю на пятна на брюках и борюсь с подступающими слезами. Меня будто прорывает, и это мороженое служит толчком, последней точкой, не могу сдержаться, Артем достает из бардачка пачку влажных салфеток и протягивает мне. Беру их, пытаясь затереть пятна, и всхлипываю, размазывая слезы. Понимаю, что это некрасиво и неуместно рыдать в присутствие мужчины, но сдержаться уже не могу, мне нужно выплеснуть все, иначе я умру.

Закрываю лицо руками и вою в ладошки. Проходит минута, я чувствую, как Артем садится рядом со мной, а потом замираю, закусывая щеки с внутренней стороны, потому что он меня обнимает, притягивая к себе за плечи. Тишина, слышны лишь мои всхлипы, а потом меня вновь срывает, и я уже рыдаю, утыкаясь в грудь Артема. Чувствую теплоту, молчаливую поддержку и не могу остановиться. Кажется, Артем сейчас единственный человек, который меня понимает. Очень трудно держать все в себе. Артем просто поглаживает меня по плечу и немного раскачивает, а я все не могу успокоиться. Понимаю, что это все ненормально, я не должна рыдать, прижимаясь к чужому мужчине, но ничего не могу с собой поделать, он такой тёплый и пахнет от него чем-то легким и цитрусовым, свободой и беспечной жизнью, которую я продала.

У мужчины вибрирует телефон, и я быстра отстраняюсь, приходя в себя. Отодвигаюсь подальше, беру салфетки и протираю заплаканное лицо.

— Да, — он отвечает на звонок, а я отворачиваюсь, потому что не хочу никак объясняться. Это просто слабость… И мне стыдно за нее. — Да, наверное, не слышит. Она просто очень расстроена. Нет, не в курсе. Плачет. Мы в центре. Да, хорошо, — четко отвечает Артем и скидывает звонок.

А я вынимаю из сумки телефон и вижу три пропущенных от Константина. Забыла включить звук после посещения больницы.

— Константин Александрович хочет, чтобы я привез тебя к нем1у в компанию, — так же четко сообщает он мне.

— Хорошо, — киваю, так и не посмотрев Артему в глаза. Мужчина пересаживается за руль. Еще пять минут он просто сидит и никуда не едет, — Извини, я не должна была… — пытаюсь оправдаться, рассматривая опухшие красные глаза в зеркало заднего вида.