Варвары и Рим. Крушение империи - Джон Багнелл Бьюри

Я приведу еще один отрывок — описание пира, устроенного Аттилой.

«Виночерпии, по обычаю страны своей, подали чашу, дабы и мы помолились, прежде нежели сесть. Сделав это и вкусив из чаши, мы пошли к местам, на которые надлежало нам сесть и обедать. Скамьи стояли у стен комнаты по обе стороны; в самой середине сидел на ложе Аттила; позади его было другое ложе, за которым несколько ступеней вели к его постели. Она была закрыта тонкими и пестрыми занавесами для красоты, подобными тем, какие в употреблении у римлян и эллинов для новобрачных. Первым рядом для обедающих почиталась правая сторона от Аттилы; вторым левая, на которой сидели мы; впереди нас сидел Верих, скиф знатного рода. Онигисий сидел на скамье, направо от ложа царского. Против Онигисия, на скамье, сидело двое из сыновей Аттилы; старший же сын его сидел на краю его ложа, не близко к нему, из уважения к отцу потупив глаза в землю. Когда все расселись по порядку, виночерпий подошел к Аттиле, поднес ему чашу с вином. Аттила взял ее и приветствовал того, кто был первый в ряду. Тот, кому была оказана честь приветствия, вставал; ему не было позволено сесть прежде, чем Аттила возвратит виночерпию чашу, выпив вино или отведав его. Когда он садился, то присутствующие чтили его таким же образом: принимали чаши и, приветствовав, вкушали из них вино. При каждом из гостей находилось по одному виночерпию, который должен был входить в очередь по выходе виночерпия Аттилы. По оказании такой же почести второму гостю и следующим за ним гостям, Аттила приветствовал и нас наравне с другими, по порядку сидения на скамьях. После того как всем была оказана честь такого приветствия, виночерпии вышли. Подле стола Аттилы поставлены были столы на трех, четырех или более гостей, так, чтобы каждый мог брать из наложенного на блюде кушанья, не выходя из ряда седалищ. Первый вошел служитель Аттилы, неся блюдо, наполненное мясом. За ним прислуживающие другим гостям ставили на столы кушанье и хлеб. Для других варваров и для нас были приготовлены отличные яства, подаваемые на серебряных блюдах; а перед Аттилою ничего более не было кроме мяса на деревянной тарелке. И во всем прочем он показывал умеренность. Пирующим подносимы были чарки золотые и серебряные, а его чаша была деревянная. Одежда на нем также была простая и ничем не отличалась, кроме опрятности. Ни висящий при нем меч, ни шнурки варварской обуви, ни узда его лошади не были украшены золотом, каменьями или чем-либо драгоценным, как водится у других скифов. После того как наложенные на первых блюдах кушанья были съедены, мы все встали, и всякий из нас не прежде пришел к своей скамье, как выпив прежним порядком поднесенную ему полную чару вина и пожелав Аттиле здравия. Изъявив ему таким образом почтение, мы сели, а на каждый стол поставлено было второе блюдо, с другими кушаньями. Все брали с него, вставали по-прежнему; потом, выпив вино, садились. С наступлением вечера зажжены были факелы. Два варвара, выступив перед Аттилой, пели песни, в которых превозносили его победы и показанную в боях доблесть. Собеседники смотрели на них; одни тешились стихотворениями, другие воспламенялись, вспоминая о битвах, а те, которые от старости телом были слабы, а духом спокойны, проливали слезы. После песней какой-то скиф, юродивый, выступив вперед, говорил речи странные, вздорные, не имеющие смысла, и рассмешил всех. За ним предстал собранию Зеркон, мавританский карлик, которого Эдекон убедил приехать к Аттиле, обнадежив, что ходатайством его получит жену, которую он взял в земле варварской, когда был любимцем Бледы. Зеркон оставил свою жену в Скифии, быв послан Аттилою в дар Аэцию. Но он обманулся в своей надежде, потому что Аттила прогневался на него за то, что он возвратился в его землю. Пользуясь весельем пиршества, Зеркон предстал и видом своим, одеждою, голосом и смешно произносимыми словами, ибо он смешивал язык латинский с гуннским и готским, развеселил присутствующих и во всех их, кроме Аттилы, возбудил неугасимый смех. Аттила один оставался неизменным и непреклонным и, казалось, не говорил и не делал ничего, чем бы обнаруживал расположение к смеху: он только потягивал за щеку младшего из сыновей своих, Ирну, вошедшего и ставшего возле него, и глядел на него веселыми глазами. Я дивился тому, что Аттила не обращал внимания на других детей своих и ласкал только одного Ирну. Сидевший возле меня варвар, знавший латинский язык, попросив меня наперед никому не говорить того, что он мне сообщит, сказал, что прорицатели предсказали Аттиле, что его род падет, но будет восстановлен этим сыном. Так как пированье продолжалось и ночью, то мы вышли, не желая долее бражничать». (Использованы отрывки из перевода С. Дестуниса.)

После вторжения в империю гунны несколько изменили свою жизнь и свои институты. Они все еще оставались пастухами и не учились обрабатывать землю, но на Дунае и на Тисе кочевые привычки, уместные в азиатских степях, были ненужными и неподходящими. А когда гунны стали политической силой и начали устанавливать отношения с Римской империей — отношения, в которых требовался не меч, а дипломатия, — им пришлось волей-неволей как-то адаптироваться к цивилизации. Аттила обнаружил, что незаменимым помощником является не оруженосец, а личный секретарь, знающий латинский язык, и на службу стали нанимать римлян. Но самый примечательный факт в истории гуннов этого периода — это влияние, которое на них приобрели их германские подданные. Наиболее показательным признаком этого влияния является тот факт, что их короли носили германские имена. Рутила, Мундзук (отец Аттилы) и Аттила — все это германские или германизированные имена. Этот факт определенно указывает на смешанные браки, но он также является бессознательным признанием гуннами того, что их вассалы стояли на более высокой ступени развития, чем они сами. Если бы политическая ситуация осталась неизменной в течение пятидесяти следующих лет, азиатский захватчик, вероятно, стал бы так же глубоко германизированным, как аланы, которых римляне теперь тоже считали германцами.

С 445 по 450 год Аттила пребывал в зените славы. Его престиж и влияние в Европе были огромными. Вплоть до 448 года он проявлял силу в основном в восточной половине империи, то есть в провинциях Феодосия II, правительство которого платило ему ежемесячно крупные суммы золотом. Если западные провинции империи до этого момента не испытывали на себе разрушительного воздействия гуннов, этот иммунитет объяснялся личностью и политикой Аэция, который всегда поддерживал дружеские отношения с гуннскими правителями. Когда Аттила был на вершине власти, произошел любопытный случай, который отвлек внимание короля гуннов с Востока на Запад и наполнил его воображение восхитительными картинами расширения своего королевства.

О дворе Валентиниана III, личной жизни императора, о его отношениях с женой и матерью мы знаем немного. Мы видели, что этот человек был слаб интеллектуально и морально и, в отличие от его дядей Гонория и Аркадия, совершенно неспособен выполнять обязанности императора. Но его сестра Юста Грата Гонория унаследовала от матери некоторые черты, которые должны были передаться внучке Феодосия и правнучке Валентиниана I. Как и Галла Плацидия, Гонория был женщиной амбициозной и волевой. Она получила титул августа примерно в то же время, когда ее брат стал императором. В девичестве и до женитьбы Валентиниана III она занимала важное положение при дворе, но, когда родились ее племянницы, она с неудовольствием поняла, что отныне, с политической и династической точки зрения, ее роль станет весьма и весьма туманной. Ей позволят выйти замуж только за надежного человека, который не будет вынашивать планы на трон. Надо думать, такая ситуация была крайне неприятна умной женщине с сильным характером. Ей было невыносимо видеть, что императорская власть находится в руках брата, который был намного ниже ее и по уму, и по энергии. Возможно, она чувствовала себя способной руководить государством, так же, как этим много лет занималась ее мать.