Варвары и Рим. Крушение империи - Джон Багнелл Бьюри

Союзникам было недостаточно просто остановить гуннов и повернуть их назад. Они должны были, по возможности, нанести им удар. Они настигли Аттилу близ Труа, на важном пересечении дорог, и состоялось сражение к северу от города в районе locus Mauriacus — место невозможно идентифицировать с полной уверенностью, возможно, это где-то возле Мери-сюр-Сен. Сражение, начавшееся во второй половине дня, продолжилось ночью. Было много убитых, среди них — король Теодорих. На следующий день римляне обнаружили, что Аттила успел сильно укрепить свои позиции. Утверждают, что он даже приготовил погребальный костер, в котором был готов сгореть, чтобы не попасть в руки противника. Торисмунд, желавший отомстить за смерть отца, рвался в бой. Но такие действия не соответствовали политике Аэция. Ему не нужно было уничтожать гуннов, которых он на протяжении всей своей карьеры использовал в интересах империи. Да и не в его интересах было повышение престижа вестготских союзников. Поэтому он убедил Торисмунда как можно быстрее вернуться в Тулузу, иначе братья, воспользовавшись его отсутствием, могут оспорить его права на королевский сан. Он также убедил франков вернуться на свои земли. Избавившись от сильных союзников, он мог беспрепятственно проводить собственную политику и позволил Аттиле спастись вместе с остатками его войска.

Это сражение часто ошибочно называют битвой при Шалоне, но Шалон-сюр-Марн (тогда Каталаунум) находится довольно далеко. Правильнее назвать его сражением при Труа (большинство историков называет сражение битвой на Каталаунских полях, обширной равнине к северо-западу от Труа, названной от города Каталаунум. — Ред.). Обе стороны понесли большие потери, но в сложившихся обстоятельствах это был триумф защитников Галлии, способствовавший отступлению врага. Но обратите внимание на тот факт, что стратегически оно лишь усилило отпор, который гунны уже получили, и ускорило их уход. Потери гуннов даже по самым низким оценкам оказались очень тяжелыми, главным итогом сражения стал моральный удар по престижу власти Аттилы. Если бы Аэций позволил гуннам уйти и не стал их преследовать, моральный эффект был бы намного меньше: возможно, это и было главным соображением, заставившим Аэция преследовать врага. Важно понимать, что сражение при locus Mauriacus не было начато от отчаяния или безнадежности. И полагаю, мы можем быть уверены, что шансы были не против Аэция, иначе он не стал бы напрашиваться на неприятности и ввязываться в бой.

Учитывая сказанное, этому сражению невозможно придать историческую важность, которую ему обычно приписывают. Оно всегда находилось в ряду великих битв, решавших судьбы народов и определявших ход истории. Но судьба вторжения Аттилы была решена до сражения. Его решила стратегия Аэция. Армию Аттилы ожидало полное уничтожение, при этом маловероятно, чтобы Аэций и его союзники подвергались серьезной опасности. (Однако сражение было для римлян и их союзников крайне тяжелым. Аттила выбрал для решающей битвы равнину, чтобы дать своей многочисленной коннице свободу маневра. Он встал с гуннами в центре боевого порядка, поставив на левый фланг остготов, а на правый гепидов. Аэций во главе римлян находился на левом фланге, вестготы на правом, центр занимали франки, аланы и другие племена. Сражение начали гунны. Они прорвали центр противника, а затем перенесли удар против вестготов, но контрударом левого фланга римлян были опрокинуты. После этого Аэций с римлянами начал теснить гепидов и гуннов и вскоре овладел господствующей высотой, что и решило исход битвы, в которой пало до 200 000 человек. — Ред.)

Стратегия римлянина была изначально неизмеримо эффективнее, и вместе с тем все указывает на то, что Аттила не обладал большими стратегическими талантами. Сравните бесплодность этого монгольского вторжения в Галлию с великолепно задуманной и превосходно исполненной стратегией, характерной для великого нашествия монголов в Восточную Европу в середине XIII века. Очевидный контраст подтверждает правоту моих слов: Аттила не был стратегом. Этому историческому факту доселе не придавали должного значения.

Но если мы не признаем за битвой при Труа (на Каталаунских полях. — Ред.) ее претензии на звание величайшего сражения в истории, вы вправе ожидать, что я перенесу на всю кампанию значение, которое отказался придать отдельному эпизоду. Но разве можно утверждать, что это вторжение и вся кампания, рассматриваемая в целом, приобрела пропорции мирового кризиса? Опасность была вовсе не так велика, как это обычно предполагалось. Если бы Аттила одержал победу, если бы он победил римлян и вестготов в Орлеане, если бы он получил Галлию и перевел — а у нас нет доказательств того, что его план был именно таков, — резиденцию правительства и весь свой народ с Тисы на Сену или Луару, нет никаких оснований утверждать, что ход истории претерпел бы серьезные изменения. Поскольку правление гуннов в Галлии могло продлиться не более года или двух — оно не смогло бы пережить смерти великого короля, от ума и личных качеств которого зависело. Нисколько не приуменьшая заслуг Аэция и Теодориха, мы должны признать, что опасность, которую они предотвратили, была совсем другого порядка, и на кону стояли неизмеримо меньшие ставки, чем на полях Платей (26 сентября 479 г. до н. э., когда союзные войска 24 греческих полисов во главе с Афинами и Спартой одолели персидскую армию Мардония (включавшую греческих и македонских союзников персов). — Ред.) или Метавра (24 июня 207 г. до н. э. у р. Метавр (совр. Метауро) в Средней Италии. Здесь римляне уничтожили карфагенскую армию Гасдрубала, шедшую из Испании на соединение с армией Ганнибала. — Ред.). Если бы Аттила одержал победу в своей кампании, возможно, он сумел бы добиться, чтобы ему отдали Гонорию, и, если бы от этого союза родился сын и был провозглашен августом Галлии, гунн смог бы оказать серьезное влияние на судьбы страны. Но это влияние совершенно не обязательно должно было быть антиримским.

Аттиле потребовалось немного времени, чтобы воспылать жаждой мести за нанесенный ему неожиданный удар. Он уже в следующем 452 году снова выступил сторонником августы Гонории, потребовал отдать ему невесту и вторгся в Италию. Теперь перед гуннами пала Аквилея, она была сровнена с землей и больше не отстраивалась: в следующем веке от нее не осталось и следа (сейчас здесь небольшой населенный пункт Акуилея. — Ред.). Верона и Вицетия (Виченца) не разделили ее судьбу, но оказались беззащитными перед насилием захватчиков, а Тицинум (Павия) и Медиолан (Милан) были вынуждены купить избавление от огня и меча.

Теперь для Аттилы был открыт путь к Риму. Аэций со всеми войсками, которые ему удалось собрать, мог находиться где-то поблизости, но все же не был достаточно силен, чтобы ввязываться в бой. Но территории Италии, расположенные к югу от По, и сам Рим были избавлены от присутствия гуннов. Согласно преданию, Италия должна благодарить за это не Аэция, а римского епископа Льва I. Император, находившийся в Риме, послал Льва I и двух ведущих сенаторов — Авиена и Тригетия на переговоры с гуннами. Тригетий уже имел дипломатический опыт. Он вел переговоры с Гейзерихом в 435 году. Епископ Лев был весьма впечатляющей фигурой, и, судя по всему, именно ему удалось уговорить Аттилу отступить. Его поддержали высшие силы. Утверждают, что Аттиле явились апостолы Петр и Павел и угрозами заставили его покинуть итальянскую землю.