Свет мой, зеркальце - Генри Лайон Олди

— Арлекин ничего не ест, — вздохнула Кабуча. — Прячется.

Двойник кивнул.

— И в лоток не ходил. Я смотрела.

— Старичок. У них вечно не одно, так другое…

— Заболел? Если сегодня не сходит в лоток, я отвезу его в клинику. Роман Григорьевич принимает с обеда…

— Вызови на дом.

— Дорого выйдет.

— Здоровье дороже. И коту нервотрепка — лезь в переноску, катайся по городу… До утра обождем, а там я сделаю вызов.

— Ну, как хочешь…

Ямщик задохнулся от этой сакраментальной, знакомой до последнего звука реплики. Он словно услышал ее впервые, от чужого человека. Ну, как хочешь… Никогда, ни единого раза в жизни Кабуча не соглашалась с ним так просто и благодарно. Ударь двойник его под ложечку, и то последствия были бы менее болезненными.

Кусая губы, он зашел на кухню. В газовой колонке горел фитиль — Ямщик выключал его, если не пользовался горячей водой, чтобы зря не накручивать счетчик. С переизданиями в последние годы стало туго, на новинках не разжиреешь, вот тебе, брат, и вся экономика. Лампочки, фитиль, «Les Chartrons Bordeaux Rouge» — вон пустая бутылка, у холодильника, а вон и вторая, тоже пустая, зараза — ну да, денежки-то чужие, краденые, отчего же не пожить на широкую ногу? Деньги, газ, электричество; жена… Кот от тебя прячется, да? Один кот про хозяина помнит. Прости, Арлекиша, шут гороховый, не ценил я тебя… Зеркала, внезапно понял Ямщик. Двойник наставил круго̀м зеркал не только с целью помучить изгнанника. Мельком, словно ненароком, делая вид, что и в мыслях такого не держал, он приглашал Ямщика вернуться — пожить дома, в родной, привычной, качественно отраженной, а значит, устойчивой обстановке. Из владыки доброй волей стать холопом, бесправным приживалой — есть ли для захватчика удовольствие слаще, чем любоваться таким перевертышем? И еще… В свое время Ямщик не видел двойника, если не смотрел при этом в зеркало. Вероятно, двойник расхаживал по квартире, когда хотел, приходил и уходил, но Ямщику для опознания лже-Ямщика требовалось зеркало, будь оно проклято. Неужели сейчас, когда оригинал и отражение поменялись местами, двойнику тоже нужно зеркало, чтобы увидеть исходник?! Иначе не получается?! Накупил, понатыкал по углам, косится одним глазком: «Кто тут? А-а, это ты? Вижу, в курсе, стука̀ли-па̀ли…»

— А если так? — вслух спросил Ямщик.

В три шага, громко стуча палкой, он прошел к столу. Взял дубликат Кабучиной чашки с компотом — чашка оторвалась от чашки легко, будто сама этого хотела — и без раздумий, без колебаний выплеснул компот двойнику в лицо. Плевать Ямщик хотел на то, видит двойник его в зеркале или стеклах мебели, не видит, а если видит, почему не отшатнулся. Еще пару дней назад такой поступок был немыслим для Ямщика. Сейчас же, когда все вокруг стало немыслимым и смертельно опасным, насилие сделалось естественным, единственно возможным решением, как потребность дышать.

— Н-на!

Бурлящий всплеск жидкости повис в воздухе, соединив Ямщика с двойником. Резкий запах корицы, апельсиновой цедры, алкоголя — не компот, понял Ямщик! глинтвейн! они пьют горячее вино… — брызги шевелились, но едва-едва, с колоссальной неохотой, наплывали друг на друга, слипались и образовывали волны мертвого, заколдованного злым волшебником моря. Чем ближе к двойнику, тем больше волны разрежались, теряли плотность и фактуру, превращались в ничто, в слабое, еле заметное колебание воздуха. Вряд ли двойник заметил, что его облили глинтвейном. Пожалуй, он не заметил бы и крутого кипятка, вздумай Ямщик обварить мерзавца. Чашка полетела следом, с тем же результатом — призрак, тень, чашка утратила матерьяльность перед лицом двойника, всосалась и белесым облачком выбралась из затылка, чтобы сгинуть окончательно за двадцать сантиметров до фарфорового пастушка, любимца Кабучи.

Следующие минуты были временем позора: изрыгая нечленораздельную брань, Ямщик бил двойника палкой, позаимствованной у Петра Ильича, двойник же, равнодушен к побоям, благополучно доедал мясо, вымакивал подливку куском хлеба и обсуждал с Кабучей меркантильность нынеших студиозусов.

— Представляешь? — с увлечением жаловалась Кабуча. Она раскраснелась, щеки горели румянцем. — Я спрашиваю: в чем отличие искусства переживания от искусства представления? А он мне: за представление деньги платят. А если не платят, вот тогда и переживаешь…

Двойник засмеялся:

— Надеюсь, ты поставила ему зачет?

— Нет. Пусть сперва подсчитает, сколько раз будет являться ко мне на пересдачу, и вдоволь напереживается…

— Не верю!

— Тоже мне, Станиславский нашелся…

— Почему? — закричал Ямщик.

Его не слышали, но он все равно кричал, срывал горло, потому что не мог иначе:

— Почему?!

Двойник пожал плечами — наверное, в ответ на заявление Кабучи, но Ямщик принял его жест на свой счет. Кто знает, по какой причине, но дубликаты предметов не причиняли вреда, как, впрочем, не приносили и пользы обитателям реальности. Отражения? память отражений? — в любом случае, они существовали только для Ямщика: ешь, пей, лечись, одевайся, бери веревку и вешайся, глотай яд и травись, но не лезь со свиным рылом в калашный ряд бытия! А может, двойник знал, знал тайну — ведь бил же он Ямщика шваброй? — но отказывался раскрыть этот секрет вчерашнему хозяину положения. Да и кто бы на его месте согласился? Кто развязал бы язык, дал врагу в руки острое оружие против себя самого?!

— Почему?!

Выйти на балкон, подумал Ямщик. Выйти и махнуть через перила.

— Свет мой, зеркальце, — произнес он.

Нет, не он.

— Свет мой, зеркальце, скажи…

Кто?

— Свет мой…

Двойник? Нет, двойник молчит.

— Свет мой, зеркальце…

Реплику заклинило. Она звучала отовсюду, повторяясь, обрываясь на полуслове, вновь и вновь соскакивая к началу. Так подбрасывало иглу у «Эстонии-010-стерео» — отец Ямщика очень гордился своим проигрывателем — когда винил был с царапинами, и два-три такта моцартовского концерта для кларнета с оркестром «вставали на круг». Свет мой, зе… свет мой, зеркаль… свет мой… Ямщику даже почудилось, что время остановилось. Двойник с Кабучей превратились в камень, а может, двигались настолько медленно, что взгляд плохо отслеживал это движение. Кабуча, подумал он. Кабуча? Двойник? Почему они должны волновать меня? Кто они такие?! Свет мой, зерка… Кто бы ни помянул зеркальце, которое обязано доложить всю правду, только правду, ничего, кроме правды — он целиком и полностью завладел вниманием Ямщика.

Выйти на балкон? Махнуть через перила?!

Кот на запах валерьянки, наркоман за бесплатной дозой, маньяк к вожделенной жертве; шахид за миг до взрыва, а значит, за шаг от прекрасных гурий, раскрывших праведнику объятья — кот, маньяк, психопат, как ни назови, Ямщик ринулся на зов.