Разговор со своими - Татьяна Александровна Правдина

совершенно неожиданно, глядя на «Крестьянку» Тропинина в Русском музее, со мной это случилось. А в третий (и, увы, последний) это было, когда увидела церковь Покрова на Нерли. Рассказываю это, чтобы понятно было, какой истинно немыслимой прелести был наш Маврик. Лучше собаки у меня не было ни до, ни потом. Выяснилось, что пудели действительно «короли». Его ничему не надо было учить, все знал сам. Но…

Маврику восемь месяцев. Завтра едем делать прививки. Вечером гуляем, бегаем с соседской овчаркой. Утром ветеринар говорит: «Собака больна. Наверняка у вашей вчерашней овчарки – чумка. Немедленно доставайте лекарство, лучше бы заграничное – чище». Соседи, не смущаясь, подтверждают, что их собака больна. «Как же не сказали нам?!» – «Да, простите…» По счастью, Зяма на гастролях с театром в Дании. После моего вечернего звонка утром диктует мне номер рейса самолета и имя летчика, с которым послал вакцину. Встретив, по дороге заезжаю за ветеринаром. Делает прививку и утешает меня, что все так в темпе и правильно сделано, что обойдется. Ни черта подобного! Год выхаживаем, отнимаются ноги, выносим на руках гулять, сижу ночами, держа на руках, чтобы было легче дышать, делаю по восемь уколов… Даже Нюра дрогнула – все время помогала, говоря: «Ведь живое вещество». Добиваемся, встает, даже бегает! Но через месяц рецидив, все по новой. Задние ноги отказывают… Приезжаю к ветеринару, самой душевной (к тому времени знаю, наверное, почти всех московских и часть подмосковных ветеринаров). Она говорит: «Вы сделали больше, чем возможно. Дальше нельзя, аморально, людям не следует на это смотреть, и пес мучается».

Кто-то мне рассказывал, что, если животное усыпляют, ты должен при этом присутствовать, чтобы не взяли на какие-нибудь опыты и исследования. Я и стояла… На всю жизнь запомнила: доктор взяла ватку, смоченную спиртом, и протерла то место, куда вкалывала смертельный (!) укол…

Испытала истинное горе, не заплакала, а закаменела. Катя, увидев меня и жалея, сказала: «Мама, еще я у тебя есть».

Глава 20

Опять жилплощадь

Необыкновенная Октябрина. – Квартира в «синем доме». – Дача в писательском поселке. – Долги. – Флаг.

Конечно, самое главное в жизни (это, как и всё, – субъективно) – люди, то есть любовь и дружба. Банально и поэтому всем известно, что с милым «рай и в шалаше». И тоже все знают, что гораздо лучше, когда «шалаш» просторный и с удобствами. Поэтому доскажу до конца квартирную тему.

Помотавшись три года по съемным квартирам, а потом обретя «свою» экспериментальную, мы были, естественно, счастливы. Хотя, конечно, я часто ворчала, складывая письменный стол, чтобы разложить тахту…

Как-то через несколько лет Зяма выступал со своим творческим вечером. Это было то ли в райкоме комсомола, то ли еще в каком-то такого рода заведении. Помню главное: организатором этого выступления была молодая женщина по имени Октябрина. Восхищенная овацией зала (успех был всегда), она попросила у Зямы разрешения проводить его домой. Естественно, он пригласил ее зайти.

Познакомились, поужинали. Чтобы посадить четвертого человека (нас трое), надо было разложить стол в комнате – она же спальня, кабинет, столовая – в кухне не помещались. Прошло месяца полтора, и вдруг раздался звонок – Зяму приглашали в жилуправление.

Рождественский рассказ!

Нам предложили (и это осуществилось!) трехкомнатную квартиру на первом этаже девятиэтажного «синего» дома на той же улице! Как?

Оказалось, эта необыкновенная Октябрина была возмущена тем, что такой артист, да еще воевавший, инвалид войны, живет так непросто. И никому ничего не рассказывая, начала действовать, доказывая необходимость нашего переселения. Я – атеистка, но в церкви свечки ставлю. Октябрина у меня в числе тех, кого поминаю всегда.

* * *

Чудеса не кончаются!

Обустроив и эту квартиру – взяли построенный «кабинет», тахты, кровати заказали (благо научились считать сантиметры) огромный шкаф (жив и сегодня в нашем загородном доме). Заказывали это все на мебельной фабрике. А вывозить оттуда эти изделия чаще всего приходилось мне. Такую дивную записку от Зямы получила я, привезя в очередной раз мебель:

Отчего, ты думаешь, муж твой, шизофреник,

От недоедания мрачен и костляв?

Ты ж мне не оставила ни копейки денег,

Перевозке мебели всю себя отдав.

Ты откроешь двери в новую квартиру,

На квадратных метрах будешь пировать,

Только в это время язва будет дыры

В двенадцатиперстной мне просверливать.

Фрагмент записки

А туалетный стол Зяма сделал сам! Он тоже цел – стоит в избе на Валдае.

* * *

Еще до переезда в «синий дом» у нас появилась «дача». Летом, чтобы не держать ребенка в городе, снимали дачу. Сначала в Абрамцеве, а в шестьдесят седьмом году сняли в писательском поселке, который все называли Красная Пахра, хотя река Пахра дальше, а тут река Десна. Сосватали нас сюда друзья Верейские – Орест Георгиевич, художник, и его жена Люся. Сняли за их забором, через калитку, в которую к ним ходили, у Россельсов – добрейших людей, которые всегда кому-то давали приют. У них жили с дитем Ия Саввина (для незнающих молодых – большая артистка МХАТа), Белла Ахмадулина и ее две дочки с нянькой и еще, еще…

Прибежал, тоже из-за ближнего забора, писатель Воробьев Женя с сообщением: продается дача. Пошли смотреть.

Оказалось, что это как бы продолжение дома Симоновых (Константина – на самом деле Кирилла Михайловича – с семьей), но принадлежащее другим людям. Вход через небольшую терраску в три совершенно крошечные комнатки и гаражик. Объяснили – это действительно было частью дома Симоновых, которую он отдал прорабу, пристраивавшему огромный кабинет к имевшемуся дому, в качестве платы за работу, так как денег не было.

И у советских «классиков» бывали такие времена, когда они попадали в немилость, их не печатали и, соответственно, с деньгами было плохо. Прораб – хозяин этого помещения и трети симоновского участка земли – умер. Его жене с двумя довольно непутевыми (так рассказывали) сыновьями было сложно управиться с владением. И она решила его продать. Но личность нового соседа должна была быть утверждена Константином Михайловичем. Думаю, что это справедливо. После каких-то двух претендентов, отвергнутых Симоновым, одним из которых был даже адмирал, на нас он согласился. Но мы сами были в немыслимых раздумьях. Цена была такова, что Зяма, называя ее, говорил: «Я артист, могу произнести что угодно, поэтому могу произнести и эту астрономическую сумму, но осилить ее – не представляю как!»

Это был год,