Разговор со своими - Татьяна Александровна Правдина

программы. И стал Артистом, то есть Художником, гораздо бо́льшим, чем когда был актером, причем очень хорошим!

Режиссер Ромм! Михаил Ильич приходил с магнитофоном (еще ленточным!), на который были записаны его рассказы на самые разные темы: и о съемках, и о людях, и еще много о чем. Но это было дивно, потому что ни одного сбоя со вкуса. Рассказ с пленки шел очень интонационно окрашенным, а он, сидя рядом с магнитофоном, шевелил губами и проговаривал беззвучно весь текст. Очень обаятельно.

Кстати, задумалась вдруг: что важней – красота или обаяние? По-моему – обаяние. Красота бывает холодной и скучной, а если с обаянием, то непобедима. А обаяние, даже при фиго́вых физических данных, всегда неотразимо! Примеров туча!

На очередном юбилее Михаила Ильича Гердт, Тодоровский и Рязанов спели такие куплеты:

Трио завистников

Солисты электрички Потылиха – Гнездниковский, далее нигде

Послушайте, граждане, дамы, мужчины, —

Мы лить здесь не будем елей.

За что, почему, по какой же причине

Устроили сей юбилей?

На вид ему дать не могли б и полста мы, —

Пусть паспорт предъявит скорей!

Ответь, Кулиджанов, нам честно и прямо:

Кому тут дают юбилей?..

Людями тут образ его приукрашен

Со всех визуальных сторон:

Ведь он не Старшинов, не Фирсов, не Яшин[5], —

К чему же весь этот трезвон?!

Не знает он бремя сурового время.

Чужих не играет ролей…

Он горя не знает, лишь фильмы снимает —

За что ж тут давать юбилей?

Хранит его муза, отсутствует пузо,

Не ведает острых болей,

Позвольте спросить руководство Союза:

Не рано ль давать юбилей?..

Когда человек уже дергает глазом

И в спазмах уже апогей,

Когда налицо полноценный маразм,

Тогда и давай юбилей.

Давно ли в том зале мы дату справляли

В присутствии видных людей.

Промчалися годы, как вешние воды.

И здрасьте, опять юбилей.

Пусть знает общественность нашей столицы,

Что есть храбрецы среди нас,

Которые здесь, невзирая на лица,

Откроют всю правду сейчас.

Мы землю разроем, но правду откроем,

Какой он у нас молодец —

Поняв конъюнктуру, забросил скульптуру,

Пролез в режиссуру, хитрец!

Обратно заметьте: нормальные дети

Сызма́льства несут всякий вздор,

А этот – едва появился на свете —

Восторженно крикнул: «Мотор!»

Был смолоду Мишка смышленый мальчишка —

Парижскую книжку извлек.

У нашего Мишки хватило умишка —

Он сдобную Пышку испек…

Но с ним обойдется история круто,

Он будет потомкам не мил

За то, что бессмертные замыслы Прута

В «Тринадцати» так исказил…

Пекло его солнце, морозила вьюга, —

Терпел он неважных вещей…

В минуты досуга предвидел, хитрюга,

Что будет ему юбилей…

А как поступил юбиляр с Кузьминою?

Пусть знает советский народ:

Он сделал артистку своей женою —

Все делают наоборот!

Художник меняет любовные фазы

От переполнения чувств,

А он с Кузьминой не развелся ни разу —

Какой он работник искусств?..

Поступок еще совершил аморальный,

Когда к аппарату прирос

И снял не какой-нибудь там актуальный,

А русский – заметьте – вопрос…

Кто б мог оправдать режиссера, который

В паденьи дошел до того,

Что – стыдно сказать – уважает актеров…

Ну, явно, товарищ… тово…

И только однажды всю силу таланта

Он в кинокартину вложил,

Когда с Казаковым на улице Данте

Убийство одно совершил…

Какая погода! Какая природа!!!

Снимать и снимать бы о ней…

Так нет! Юбиляр-то из целого года

Заметил всего девять дней!..

В картине своей полудокументальной,

Где, в общем-то, есть артистизм,

Он всем показал нам довольно банальный

И Обыкновенный фашизм…

Сейчас он затеял одну эпопею,

Эпопее всех эпопей…

От этой затеи он сам пожелтеет

И станет немного косей……

Тут бьют барабаны, грохочут литавры,

Ему же на все наплевать!

Он вместо удобной почевки на лаврах

Пойдет снова копья ломать…

Пролез в ветераны, пролез в стариканы,

А многих он тут пошустрей…

Товарищ Романов, давай без обманов,

Давай, закрывай юбилей!

Естественно, Ромм все прикроет банкетом

На тысячу новых рублей.

Но так как мы правду пропели про это,

То нам не сидеть средь гостей.

Пойдем же к буфету и а-ля фуршетом

Отметим его юбилей…

Петр Тодоровский и Таня

Глава 22

Атмосфера жизни

Еще дача, еще люди. – Орик Верейский. – Николай Робертович Эрдман. – Дети и внуки. – Новогодние стихи.

У Верейских… Зяма, Орик, Таня

Конечно, главным человеком в поселке для Зямы и меня был Орик Верейский. И не только для нас. Он был редкостным экземпляром творческих людей, которые понимают размер своей одаренности, таланта. У него был свой голос, негромкий, но очень личностный. Я думаю, только это вообще дает право творить: должен быть свой, пусть даже тихий, но свой, узнаваемый голос. Иначе после Рембрандта, Феллини, Чаплина, Чайковского (слава богу, список длинный!) не пришли бы в мир очень нужные художники, режиссеры, актеры и пр. – полностью самостоятельные, со своим звучанием. Такие люди не употребляют слово «творчество», а говорят «работа». Твардовский не мог о себе сказать: «поэт», а говорил «стихотворец» (или «стихосложенец»). Орик говорил: «Моя работа». Относился к своим картинам критично: даря мне понравившиеся очень «Березы», сказал: «Повесь в проходном месте, в коридоре». – «Почему?» – «Надоедят».

Эльдар Рязанов и Таня Правдина