Разговор со своими - Татьяна Александровна Правдина

Отвагой и мощью

И духа, и чести

За тестя и тещу![10]

За тещу и тестя!

Глазами беспечно

По лицам скользя, мы

В итоге конечном

Добрались до Зямы!

Любим он друзьями,

Женою и дочкой.

Навеки он с вами.

И выпьем. И точка.

Глава 23

Невозможное состоялось

Хватит лирики, опять быт. – Квартира в «красных домах». – Домашние речения. – Сын Зямы Сева.

Но рождественская линия не кончается. Через несколько лет к нам в гости, тоже после какого-то Зяминого выступления, попал хоть и высокий чиновник, но явно теплокровный человек. Он возмутился нашей квартирой, сочтя, что спальня и столовая-гостиная не могут быть одним помещением, хоть и разделенным книжным шкафом. И опять нам позвонили из главного московского жилуправления. Там Зяму спросили (!), что бы он предпочел: квартиру в новом доме или «за выездом». Так называлась бывшая коммунальная квартира, жильцов которой расселяли. Конечно, за выездом.

И нам стали показывать разные коммунальные квартиры, предназначенные на расселение. Одна была вообще феерической: передняя метров тридцать, такая же кухня и четыре комнаты. Но располагалась она в доме, стоящем над светофором на перекрестке Садовой и Земляного вала. Так что когда мы стали разговаривать с жившими там людьми и услышать их из-за уличного шума не смогли, то поняли, что надо, как ни жаль, отказаться. Хотя они и убеждали, что «привыкнете». Мы понимали, что «не успеем». И вдруг предложили квартиру на седьмом этаже (мне, после половины жизни в подвале!) в знаменитых «красных домах» в тихом большом дворе на улице рядом с Ленинским проспектом, то есть в стороне города, ведущей к даче!

Уходя после осмотра и стоя у лифта, я сказала: это так шикарно, что состояться не может!

Но состоялось!

Люди, три семьи, жившие в этой квартире, были счастливы – все получили отдельное жилье и, смешно вспомнить, благодарили нас. Мы объясняли, что за это надо благодарить, как ни странно, советскую власть. Все смеялись.

Нам разрешили оставаться в прежней квартире, пока делаем ремонт в этой бывшей коммуналке. И Зяма, и я, научившиеся считать квадратные сантиметры, следили за ремонтом. У нас был потрясающий маляр, старой школы. Когда я восхитилась покрашенной дверью, он сказал: «Вы что, я ее только зашпаклевал!» (говорят ведь «шпаклевать», хотя на самом деле – шпаТлевка). А плотники были другие. Как-то Зяма сказал, что после спектакля на минутку заедет на ремонт. Уже очень поздно, жду, жду, мобильников тогда еще не было, приезжаю: он бегает один, работников никаких нет, и сам себе громко кричит: «Но вертикаль, должна быть вертикаль!» С тех пор, когда что-нибудь не так сделано, у нас дома говорим, конечно же, – «вертикаль должна быть вертикаль!».

Думаю, что это у всех – какие-то речения, запомнившиеся, употребляются по разным случаям. Мой родной дом в центре старой Москвы, недалеко от Кремля, – палаты Шуйского. Жили в полуподвале: входили в подвал, еще спускались пять ступенек вниз и оказывались в бельэтаже, так как дом стоит на горке. Лесенки были по обеим сторонам подвала (там была кухня). Я сидела внизу в одной комнате, а Шуня шла из другой через кухню. Я крикнула ей: «Мама, захвати тряпку». Без паузы она крикнула мне в ответ: «Я иду без остановки!» С тех пор, отказываясь что-нибудь сделать, у нас говорят, играя в скорый поезд: «Я иду без остановки». Еще удобно взять на вооружение: однажды Гердт ехал по Воробьевской набережной и свернул налево к университету, но не на ту дорожку, на которую следовало, а раньше. Тут же понял, сразу затормозил, подал два метра назад и поехал правильно. Раздался свисток. Сразу остановился. Подошел тогда еще милиционер, а не полицейский, и Зяма протянул ему документы, вежливо говоря: «Вы же видели, я понял свою ошибку и, никому не помешав, ее исправил». Мент, розовощекий, молодой, наверное, в силу этого Гердта и не узнавший, приказал ему выйти из машины. Зяма вышел и вместо привычных от гаишников слов: «Какие творческие планы, Зиновий Ефимович?» – услышал, как юный инспектор сказал: «Учишь вас, учишь, толку чуть!» Обычно очень мягкий Гердт сорвался и кричал что-то вроде: «Тебя еще не зачали, а я уже был за рулем». Конечно, с тех пор и по сей день семья укоряет друг друга: «Учишь вас, учишь…»

Когда мы въехали в эти, в то время не только для нас, но и для многих, хоромы, проявился очень впечатляющий эффект. Новоселья как отдельного приема не было, но, естественно, «гость» шел косяком. Все бывали у нас и раньше, во время нашего проживания сначала в чужих, снимаемых квартирах, а потом и в своих, конечно, не идущих ни в какое сравнение с сегодняшней. И было сразу видно, кто искренне радуется за нас, зная предыдущие мытарства, а кто только завидует! Печальное ощущение… Настало время трудное, но замечательное – надо было обставлять хоромы! Замечательное потому, что интересно, а трудное потому, что ни уютной мебели в магазинах, ни денег на ее покупку не было. Я сейчас, написав это, подумала: а когда в той жизни мы покупали что-нибудь весомое, не хлебной необходимости (ковер, автомобиль, украшения, мебель), не залезая в долги? И это притом что хорошо зарабатывали. Зяма, переводя театральную зарплату сыну, зарабатывал, снимаясь и озвучивая в кино, выступлениями в сольных и сборных концертах. Я имела в своем издательстве почти самую высокую зарплату. Подрабатывала переводами арабских фильмов и всяких текстов для ЦК нашей партии.

Однажды попался странный текст, и я спросила у них в международном отделе: что за текст, как будто не арабом написан? Мне ответили, что это перевод с иврита. Я предложила, чтобы нас, арабистов, поучили, мы быстро бы выучились и переводили бы с оригиналов. Посмеялись… Когда-то, еще в Институте востоковедения, я была на третьем курсе, нашу переводческую группу начали обучать ивриту. Был замечательный профессор Майзель. Радовался, что мы быстро схватывали – нам было легко, языки ведь имеют общего прародителя, арамейский язык. Но недолго музыка играла: был 1949 год, и через полтора месяца учеба закончилась, а профессора, естественно, арестовали как космополита…

Дорогие мои собеседники-читатели! Я, перечитав вышесказанное, поняла, что не рассказала об одном обстоятельстве. До войны в студии Арбузова и Плучека у Зямы был роман с актрисой Машей Новиковой. Но вместе они не жили, общий суп не варили. А перед