Вирус - Сергей Федоранич

– Белье, документы, остальное привезете позже. Торопитесь!

Это ее «Торопитесь!» нагнало еще больше страха. Я был не в себе, но все же собрал кое-какие вещи, мы спустились, сели в карету «Скорой». Сонечка была у меня на руках. Она плакала, была горячей, тяжело дышала, врач то и дело пыталась говорить с ней, а потом началось самое страшное: Соня очень глубоко уснула, перестала реагировать на мой голос. Врач надела на нее кислородную маску и велела водителю включить мигалку. Сказала: «Давай быстрее». Машина набирала скорость, вереща и разбрызгивая синеву по проезжей части и испуганным машинам, прижавшимся к обочинам.

А врач все повторяла и повторяла: «Давай быстрее, быстрее, прошу тебя!». И эти слова отрывали от моего сердца маленькие болезненные кусочки. Я боялся за Сонечку. Я боялся, что все кончится плохо. Я боялся даже подумать об этом.

– Скажите мне, что все будет хорошо, – просил я врача. Стекающие по лицу слезы я не замечал, мне было трудно дышать. Сонечка хрипела у меня на руках. Этот хрип я не забуду никогда. Я пытался убедить себя, что у врача много дел, поэтому она торопит водителя. Может быть, какому-то ребенку хуже, чем моей малышке… Черт, я хотел, чтобы у кого-то ситуация была хуже, как бы страшно это ни звучало! Но врач мне не говорила, что все будет хорошо…

В больнице Сонечку положили на каталку и сразу же увезли. Врач, которая привезла нас на «Скорой», осталась в коридоре, села на скамейку и выдохнула. Я стоял, прислушиваясь к любым звукам, боялся даже вздохнуть, чтобы не дай бог не пропустить и шороха.

– Вы сегодня третьи за ночь, – сказала мне врач, не поднимая головы. – Это какое-то безумие, эпидемию не объявляли, но вирус сильный. Симптомы у всех одинаковые.

– Вы о чем? Началась эпидемия гриппа?

– Вы новости смотрите? По всей Москве.

– Весной?

– В этом году такой вот грипп, и очень сильный.

– Вы сказали, мы третьи за ночь. А как остальные детки?

Врач собралась что-то ответить, но тут из кабинета выбежала женщина и на ходу крикнула:

– Лена, твоя помощь нужна!

А сама убежала куда-то по коридорам и скрылась. Наш врач из «Скорой» вскочила и кинулась в кабинет, затворив за собой дверь. Я не стал ждать, вошел, но меня тут же вытолкали. Я успел увидеть, как моя малышка лежит на кушетке, абсолютно голая, а рядом – толпа врачей.

– Я хочу быть с дочерью! Малышка, папа здесь!.. Соня, Сонечка!..

– Вам нельзя, вам правда нельзя, – сказал мне медбрат, который приезжал на «Скорой», он выставил меня за дверь и плотно ее прикрыл.

По коридору бежали еще врачи, в белых халатах, масках. Пять человек. Я отступил, и они влетели в кабинет, все впятером, и захлопнули дверь перед моим носом. Я еле сдерживался. Хотелось ворваться туда и закричать, чтобы мне хоть что-то сказали. Я хотел быть рядом с дочкой, ведь ей страшно, она боится уколов. У нее родинка на животике, и она ее стесняется. Ей нужно объяснить, что перед врачами стесняться не нужно. А после укола нужно обязательно подуть на то место и поцеловать. Ведь никто этого не знает! Никто!

В конце концов, там мой ребенок!

Я открыл дверь и вошел.

Меня никто не остановил. Все врачи в масках смотрели на стол, и только врач по имени Лена с силой давила на грудь моей малышки, изо рта которой торчала трубка, присоединенная к груше. Грушу ритмично сдавливал и отпускал ее коллега из «Скорой». Все остальные просто стояли и смотрели.

Я подошел к столу, взял свою девочку за руку. Ручка была холодная. Ледяная. Рядом со столом стояло ведро с водой, в которой плавали кусочки льда. Волосики Сонечки были мокрыми, а глазки закрыты.

– Лена, все, – сказал кто-то. – Запишите в историю болезни время смерти: семь сорок шесть. Двенадцатое марта две тысячи семнадцатого года.

Игорь, Москва, 14 марта года

С момента убийства министра прошло пять дней. Свершившееся в пятницу преступление лишило маму Игоря обещанной поездки в Икею, а самого Игоря – спокойных выходных с женой и дочкой (а если бы повезло – то и с молоточком и гвоздями в зубах). Он работал и субботу, и воскресенье, а в понедельник приехал домой глубоко за полночь, только для того, чтобы сменить одежду и сесть за компьютер, чтобы снова работать.

За эти пять дней Игорь написал, наверное, десятка два постановлений, рапортов и тучу рабочих документов, чтобы собрать доказательства того, что министр был убит наемником.

А как иначе? Убийца проник в кабинет через окно, выбрался оттуда так же. Камеры видеонаблюдения вокруг были отключены, министерская камера окно министра не «пробивала». Никто не видел, как убийца забрался в окно, никто не видел, как висели снаряды – огромные тросы. Кто открыл убийце окно? Кто его впустил? Этого Игорь не знал. Но других способов попасть в кабинет не было – камеры внутри здания фиксировали все четко. Криминалисты сделали однозначный вывод: видео не монтировали, оно цельное, без вмешательств. Никто посторонний в кабинет министра изнутри здания не входил. Остается только один вариант: убийца забрался снаружи.

Была еще одна версия – вентиляция, но она не выдержала проверки. Вентиляционный доступ в кабинет министра был, но настолько узкий и ломаный, что пробраться по нему может только некрупный кот, и то с большим трудом.

Следователи из ФСБ сделали аналогичный вывод. Убийца забрался снаружи здания. Этот факт можно считать доказанным.

Неожиданно для Игоря ФСБ предложила разделить расследование на две части. Игорь должен был расследовать личные мотивы, а они займутся профессиональными.

– И я считаю это верным, – сказал Валентин Леонидович на планерке. – У вас нет соответствующих допусков. И если публичные правоотношения вы сможете проверить и расследовать, то все, что касается государственной тайны, для вас закрыто. Процедура допуска займет уйму времени, а у ФСБ есть достаточно ресурсов, чтобы задавать правильные вопросы, а главное, иметь право получать на них ответы.

На том и порешили.

Несмотря на то что убийство было заказным, Игорь чувствовал, что ФСБ не найдет ничего, что укажет на убийцу. Он был уверен: здесь личное. Ох какое личное! Если убийца вынужден был заморочиться, чтобы убить Шелехова прямо в кабинете, то есть продемонстрировать, что убит не Дмитрий Шелехов, а именно министр юстиции, значит, все наверняка наоборот. Не министр был целью, а Дмитрий.

Игорь рассуждал так: если министр должен был умереть, чтобы не сделать тот или иной политический шаг, то это сделали бы чисто, без заморочек. Зачем вся эта показуха, зачем столько рисков – а если бы убийцу увидели на здании и сняли прямо горяченького? А если бы секретарша пришла раньше? А если бы кто-то услышал выстрел? А если бы она, секретарша, вошла в кабинет раньше, и убийца не успел бы скрыться по крышам, до того как она подняла крик? Это очень рискованно, такой риск должен быть оправдан.

И оправдан он только одним: все вокруг должны решить, что убийство министра совершено по политическим мотивам.