Эхо войны - Леонид Гришин

Пришли какие-то люди, дед сказал, что мы «наследили». Я как сейчас помню, он сказал: «Пусть Петр Федорович пришлет подмогу. Не справляемся». Не знаю, то ли я заснул, то ли бред у меня был, но перед глазами все время стоял этот немец. Видимо, я кричал. Дед меня прижал к себе: «Ничего, сынок, ничего, ничего. Это пройдет. Это ничего. Ты знаешь, это же фашист. Промедли я минутку, он бы тебя убил. Мы освобождаем нашу землю. Мы же русские люди. Чего они сюда пришли, им делать здесь нечего. Мы жили нормально, а они пришли. Посмотри, сколько бед они натворили кругом. Так что ничего, он по заслугам получил. Может, не он виноват, может, его тоже послали, но мы себя защищали. Я тебя защищал. Ничего…».

Так он говорил, прижав меня к себе. Я ему поверил, успокоился немного и заснул под утро. А ночью мы с дедом снова по земле ползали вокруг спиртзавода и кирпичного завода – резали провода. Не знаю, сколько мучился так: день, два, три.

Как потом выяснилось, немцы хотели все это взорвать, и если бы взорвали, то от поселка осталась бы одна воронка. А там было столько боеприпасов да оружия… Короче, спасли мы заводы. Спасли заводы, но в последний день, когда ползали, все-таки где-то, как дед сказал, наследили, – в нас начали стрелять. Результат ты видишь сам – я вот хромой остался на всю жизнь. Пуля попала в колено, раздробила чашечку и сустав. Дед меня отволок, сам перевязал кое-как. Хорошо, на следующий день в поселок пришли уже наши войска. Там хирурги были, мне эту ногу сделали, как могли, но сразу сказали, что сгибаться в колене не будет. Чашечка раздроблена, сустав раздроблен. На всю жизнь хромым остался.

После того, как поселок был освобожден, народ приветствовал победителей, солдат и партизан. Меня на костылях, хромого, тоже пригласили, и деда. И твой отец выступал на этом торжественном собрании. Говорил хорошо, говорил про нас с дедом, что мы спасли поселок, что мы настоящие герои. Что он, как командир партизанского отряда, представит нас к боевым наградам. И в самом деле, хоть мы и не были военными в то время, нам вручили медали «За оборону Кавказа».

Немцы ушли. Мы с дедом стали дальше жить. Дед так и занимался сапожничеством, паял. Всем, чем мог, зарабатывал. Я в школу ходил. Вроде бы все нормально было до сорок шестого года. Сорок шестой, сорок седьмой… Ты, наверное, помнишь, что это были за годы? Страшнейшие годы. Голодовка… Если в войну немцам сапоги латали, то они хоть банку консервов давали, на то как-то и жили. А здесь ни у кого ничего нет, все голодали.

Однажды мы с дедом пошли на хутор Федоровский что-нибудь подзаработать. Ходили по дворам: валенки подшивали, кому сапоги подбивали, кому подшивали ноговицы. Знаешь, что такое ноговицы?

– Знаю. Помню, мама шила ноговицы, мы в них ходили. Хорошая обувь была, только к ним отдельно надо галоши иметь.

– Дед тоже научился к ноговицам подшивать резину, получались они снизу непромокаемые. Вот мы там, в Федоровском, два дня работали, почти все дворы обошли. Заработали три початка кукурузы и три стакана пшеницы. В то время это было много. На второй день решили возвращаться, а дело было уже под вечер. Ты знаешь, идти там прилично, тем более каждый по одной здоровой ноге имеет.

…Отошли мы не так далеко, но попали в облаву. Там был бригадир – мордатый, здоровый мужик. С ним еще несколько человек. Притащили в правление, стали обыскивать. Нашли эти три початка кукурузы и три стакана зерна. Бригадир рад, доволен: наконец-то попалась банда, которая грабила и воровала. Начал допытываться, где мы все прячем. Смотрим, привели еще одного человека, бригадир стал орать на него:

– Это ты, сволочь, все им отдавал, продавал!

Пытался бить в лицо кулаком, потом каким-то шлангом. Потом порылся в дедовой сумке, взял шило, начал грозить:

– Я вам сейчас глаза повыкалываю! – и деда в бок все время шилом колол. Я видел, как дед корчится от боли.

– Деду больно! – закричал я.

– Ты что, щенок, тоже хочешь?!

И мне в больную ногу, которую я волочил почти все время, начал колоть

– Говорите, гады, где у вас попрятано?! Кому продаете ворованное?!

– Я за свою жизнь ничего не украл! – сказал дед.

– Кому-нибудь расскажешь-докажешь, что ничего не украл! Это вы тут у меня растащили все зерно!

Больно били нас, потом били того, которого приволокли. Потом приехали какие-то военные, забрали нас в Армавир, там еще били. Стали судить. Оказывается, дед мой, якобы, – главарь банды, которая воровала зерно на хуторе Федоровском. А там зерна было наворовано не килограммами, не стаканчиком, как у нас нашли, а целыми тоннами и продано то ли абрекам, то ли еще кому…

Дали нам по двадцать пять – мне двадцать пять и деду. На этапе нас – в разные стороны. Так я и не знаю, где мой дед, где голову сложил. Где его закопали, где бросили?

Меня – на Цимлянскую ГЭС. С моей ногой меня определили монтажником. Я не мог заниматься строительством. К хорошим ребятам-монтажникам попал, таким же заключенным. Они, конечно, не ребята – все в возрасте. И у каждого срок: у кого двадцать пять, у кого десять лет. Уголовников не было среди них, только политические. А я уж и не знаю, что мне приписали. Какие-то три статьи: одна была 58-я как политическая, а в ней есть почему-то пункты, касающиеся воровства и бандитизма…

Так вот, в этой бригаде были люди с высшим образованием. Когда они узнали меня получше, поняли, кто я и за что сижу, они стали меня учить школьным предметам и специальностям – повышать мою квалификацию. Преподавали мне физику и математику. После работы приходили в барак и по очереди объясняли, как говорится, на пальцах физические, электрические и механические явления. Причем все формулы они знали наизусть. Иногда на работе мне показывали, как взаимодействуют тела, объясняли законы Ньютона и Киргофа. Им было интересно со мной заниматься, и мне самому было даже очень интересно новое узнавать. Хорошие люди были…

Однажды бригадир стал со мной по душам разговаривать: кто я, откуда? Я рассказал все и сказал, что даже награжден медалью «За оборону Кавказа».

– Это как? – спросил он.

Я рассказал, как мы с дедом спасали поселок.

– А срок за что тогда получил? – спросил он.

– Я не знаю – в облаву попали.

Он долго молчал, глядя на меня.

– Ну, ничего, сынок. Учись, только учись хорошо.

Не знаю, что случилось, но в 51-м году вызвали меня к следователю. Там двое военных сидят: майор и подполковник. Называют меня по имени, вежливые такие, и начинают подробно расспрашивать, что мы делали на хуторе Федоровском. Я рассказал, что у нас в поселке некому уже было что-то ремонтировать, совсем голодно стало, вот и решили мы подработать. Рассказал, что где-то нам початок кукурузы давали за работу, где-то полстакана пшенички насыпали за то, что валенки подшили женщине. Я хорошо помнил всех, кому мы когда-то помогли с дедом. Поэтому рассказал все подробно и обстоятельно.

Второй начал расспрашивать, как мы с дедом провода перерубали. Я рассказал все по порядку: как мы провода перерезали и изолировали, как потом нам сказали партизаны, что завтра-послезавтра будут взрывать, и мы их в последний день перерезали, не заботясь ни о чем. Рассказал, как поймал меня немец, и как дед его убил, защищая меня…