Эхо войны - Леонид Гришин

Мы познакомились, стали обсуждать наши работы, которые были сделаны, а также те, которые еще предстоит сделать. Он оказался интересным человеком, по многим вопросам имел довольно глубокие знания, намного глубже, чем мои. Интересно с таким человеком беседовать, зная, что он темой владеет.

Так мы с ним заболтались, что даже не заметили, как все сотрудники разошлись. Подходя «к финишу», поняли, что уже чуть ли не полночь надвигается.

– А давай продолжим разговор у меня дома? – предложил он.

Я был не против – я же в командировке.

– А это удобно? – поинтересовался я.

– А чего неудобно, я живу один, – ответил Носов.

В то время уже работали круглосуточные магазины. По пути зашли, я хотел взять спиртного, но он отговорил.

– Не надо, у меня коньяк есть. Причем коньяк не бодяжный, а с завода.

С завода так с завода. Мы закупили продуктов, приехали к нему домой. Чисто холостяцкая квартира: стол, заваленный бумагами, в шкафах книги, папки. Он эти бумаги со стола в сторону сдвинул, пошел на кухню фрукты-овощи мыть. Я стал осматривать комнату. Спартанская обстановка: диван-кровать, шкаф. Шкаф приоткрытый был, и я увидел пиджак, на лацкане – медаль «За оборону Кавказа» и Орден Отечественной Войны второй степени. Я удивился. Он был не многим старше меня, а имел боевые награды. Очевидно, и хромает оттого, что ранение он получил во время войны. В это время он вернулся, достал стопки.

– Давай за знакомство, что ли? Только извини, у меня коньяк вот в такой посуде, – достает стеклянную литровую банку с полиэтиленовой крышкой.

Я не удивился. Он разлил по стопкам. Я взял стопку, поднял, понюхал, попробовал: что-то знакомое. Чокнулись за знакомство.

– Коньяк, марка «Барон», с Новокубанского спиртоконьячного завода, именно с Хуторка, а не с винзавода «Роте Фане», – определил я.

Он не донес свою стопку до рта: что-то хотел сказать, но вместо этого стал быстро моргать, смотреть на меня, потом все-таки смог произнести:

– А, а как ты догадался? Я ж ничего не говорил.

– Так этот завод выпускает всего два сорта: «Большой приз» и «Барон».

У него глаза расширились, он выпил, не сводя с меня взгляда, потом полез в ящик, достал какое-то письмо, что-то проверил.

– Точно! Как угадал?!

– Да знаю я этот коньяк.

– Как ты можешь быть знаком с этим коньяком? Его здесь почти не бывает в продаже.

– Я знаю этот завод, потому что почти каждый год бываю в Новокубанске и, естественно, этот коньяк иногда дегустирую. Иногда тоже из стеклянных банок, – рассмеялся я.

– Ты в Новокубанске бываешь?

– Я родом оттуда.

Он посмотрел на меня пристально, задумался.

– Слушай, а отца твоего случайно не Петром Федоровичем звать?

– Да. Откуда знаешь? – удивился я.

– Да я Хуторок знаю очень хорошо. Вернее, знал. Сейчас уже много лет там не бывал. А в свое время очень хорошо знал.

Он о чем-то задумался. Я сидел молча напротив него. Он еще раз на меня посмотрел, налил коньяка. Выпили, не проронив ни слова.

– Ты когда был в Новокубанске?

– Прошлым летом. У меня там родственники. Заезжаю, отдыхаю у них. Часть отпуска на море провожу, часть в Новокубанске.

– Ну, и как там?

– Да знаешь, не очень. Молодежь оттуда почти разъехалась. Прекрасный парк теперь не узнать – от былой красоты не осталось и следа. Построено несколько многоквартирных домов. Заводы продолжают работать, но народ больше ездит на работу в Армавир. Зарплаты маленькие. Хиреет, как говорится, городочек. М-да… А был когда-то городок хороший…

Мне очень хотелось узнать, как он сам связан с Новокубанском, и как он догадался, чей я сын. Но он продолжал молчать, а мне было неудобно спрашивать.

– Чего не закусываешь? – спрашивает он.

– Закусываю.

– Давай закусим по-человечески.

Он налил еще по стопочке. Я немножко пригубил, он свою держал в руках.

– Не знаю, как получилось, что я в Новокубанске стал жить, не помню. Помню, что жил с дедом. Когда у деда спрашивал, где мои родители, кто они, он мне коротко говорил, что они попали в аварию и погибли. А дед у меня был без ноги. Когда я спрашивал, где его нога, получал в ответ, что миной оторвало еще в Первую мировую. Занимался он сапожничеством. Как там говорили тогда: чувяки шил, сапоги ремонтировал, туфли – все что попадется. Иногда даже паял…

…Когда началась война, часть народа из города эвакуировалась. А куда нам, старому, как говорится, да малому – мы остались в оккупации. Дед продолжал ремонтировать обувь местному населению и даже румынам – у нас стояли не немцы, а румыны. И вот в сорок третьем году, когда немцы начали отступать, поскольку в Сталинграде их окружили, и хорошо их там Жуков побил, в районе кирпичного завода и спиртзавода оставались огромные склады оружия. Хватило бы на весь Кавказ. И вот немцы, боясь, что их здесь отрежут после завершения Сталинградской операции, стали готовить склады к взрыву, поскольку вывезти оружие они бы не смогли. А дед мой в Первую мировую был минером, каким-то образом общался с партизанами. И вот он заставлял меня, а мне тогда было почти двенадцать лет, ходить вокруг заводов и четко фиксировать, откуда тянут солдаты провода и кабели. На пацана моего возраста румыны не обращали внимания, поэтому днем я ходил вокруг заводов, а ночью к нам приходили какие-то люди, с которыми шептался о чем-то мой дед и передавал им какие-то записки…

Через пару ночей, когда к деду снова пришли три человека, и он им шепотом что-то пояснил, указывая то и дело на свой рисунок, ночные гости вдруг встали, а дед сказал мне: «Пошли!» Дед дал мне пассатижи, моток изоленты, и мы с ним пошли по тем местам, которые я ему описывал, а он рисовал. Повсюду были провода и кабели. Какие-то из них были подвешены на столбах, другие просто лежали на земле…

Две ночи мы с дедом подбирались к проводам, и я перерезал их в трех местах на определенном расстоянии – как мне показал дед. Перерезав, я обматывал их изолентой так, что было почти не видно, что они не соединены. Так и делали: я в одном месте, он в другом.

На третью ночь я, пожалуй, чересчур увлекся этим делом и не заметил, как меня схватил солдат и наставил автомат. Он что-то по-немецки говорил, я, конечно, опешил, смотрю на него, а он мне в грудь автомат наставил да что-то лопочет. Думаю: «Сейчас курок спустит, и…».

Я был готов ко всему, как вдруг немец изменился в лице, открыл рот, а изо рта на меня брызнула кровь. Я страшно перепугался, но твердый голос деда привел меня в чувство.

– А ну, давай быстрее!

– Что… Что это?

– Давай оттащим его отсюда, что стоишь?

И тут я заметил, что у немца из спины торчит топор. Дед его, оказывается, топором… Куда его девать? Ты, наверное, знаешь, какой поселок у нас был? Удобства во дворе, выгребные ямы. Туда мы этого немца и оттащили. Мне тогда плохо стало, но я помню каждую мелочь. Даже сейчас, если закрываю глаза, то до сих пор всплывает в памяти этот немец… Дед привел меня домой, умыл и переодел.