Мемуары младенца - Олег Батлук

Про то, что наш роман был романом в письмах, знали только мы с Миниюбкиной. Остальные же наблюдали со стороны и видели то, что видели: двое ходят по вечерам на пустырь.

Классная руководительница однажды попросила меня задержаться после уроков. В тот день у нее было особенно красное лицо.

Она долго пыталась начать, кашляя и сморкаясь, сморкаясь и кашляя. Наконец, учительница сказала, что, когда она просила меня подтянуть Миниюбкину по русскому языку (а она просила подтянуть ее по русскому языку), то имела в виду не это.

Я поклялся на учебнике по истории КПСС, что это не я. Для убедительности я добавил, мол, как вы могли подумать такое, я же член совета дружины. В то время слово «член», как и слово «встречаться», еще не обросли столькими смыслами, поэтому никакого подтекста в моих словах не было. Педагог поверила мне на слово.

Вслед за мной она приняла еще несколько человек из нашего класса. Это были девочки – подружки моей зазнобы. После этого официальная школа от меня отстала. Подружки рассказали классной то, что было всем давно известно в их закрытой тусовке, как бы мы сейчас сказали. И что меня в глазах официальной школы абсолютно и безоговорочно реабилитировало.

Оказалось, что моя возлюбленная встречалась (уже во всех современных смыслах этого слова) с мальчиком старше ее. Я бы сказал «параллельно со мной», если бы в этой фразе был хоть какой-то смысл.

После наших с ней вечерних прогулок вокруг трансформаторной будки, перед булочной и на пустыре уже ночью Миниюбкина возвращалась в свой двор, где ее ждал мальчик старше ее. Именно поэтому мы никогда и не появлялись в том растреклятом дворе. Это сейчас я понимаю, что тогда она таким образом спасала меня, моя красавица. «Мальчик старше ее» был каратистом, даже обладателем заветного черного пояса (хотя про черный пояс в те годы говорили применительно к любому каратисту, это было частью городского фольклора). Если бы каратист с черным поясом увидел меня со своей девушкой, то, как пить дать, распоясался бы, и ходить мне всю оставшуюся жизнь с носом вовнутрь.

Понятно, что официальная школа о деталях этого дела не распространялась. При этом Миниюбкина также держала свои шашни с каратистом втайне: кроме пары подружек, о них двоих никто не знал. Поэтому для всей остальной неофициальной школы я по-прежнему оставался единственным подозреваемым – тем человеком, с которым будущая мать ходила по вечерам на пустырь.

Это имело для меня двоякие последствия.

Во-первых, мои акции, восемь лет лежавшие пластом на дворовой фондовой бирже, взлетели до небес. Для местной шпаны я уже был не тем Батлуком, который ездит по кругу жопой кверху, а «тем самым» Батлуком. Быть «тем самым» – это первый стакан портвейна тебе, первая сигарета из пачки «Marlboro» тебе, первая кассета с нехорошим фильмом, попавшая во двор, тебе, да еще и со сладкими, как мед, словами «хотя чего ты там не видел». После ряженки, пачки гематогена на ночь и диафильмов от «Союзмультфильма» для меня все это стало полетом в космос.

Во-вторых, все девочки школы и двора, а в моем случае это равнялось всем девочкам мира, до того случая смотревшие на меня как на Малыша, начали смотреть на меня как на Карлсона, мужчину в самом расвете сил. Они вдруг поняли, что у меня тоже есть пропеллер.

Миниюбкина родила, с тем каратистом они потом поженились.

Я какое-то время еще купался в лучах незаслуженной славы, но очень скоро наступили старшие классы, и нас всех унесло гормональной волной. Моя история утонула в море похожих.

Я вынес для себя тогда два урока, помудрев не по годам.

Я кое-что понял о мужчинах. И кое-что понял о женщинах.

О мужчинах, на своем примере, я понял следующее: они часто верят в то, что влюблены в тонкую поэтическую натуру, хотя на самом деле они влюблены в красивые ноги в мини.

О женщинах, на ее примере, я понял вот это: в женском меню есть мужчины для тела и мужчины для души. Прекрасно, когда это совпадает в одном человеке.

Но довольно часто, к сожалению, это не совпадает в одном человеке.

И тогда за стихами они идут с очкариком на пустырь, а за ночью они идут с каратистом в ночь.

Подростки восьмидесятых годов прошлого века помимо школы, техникумов и ПТУ получали образование еще в одном учреждении. В этом последнем, наверное, даже в большей степени, чем в трех первых. Видеосалон. Странное, недолговечное порождение перестройки.

Для советских людей конца СССР видеомагнитофоны оставались экзотикой. У большинства их не было. Эту нишу заполнили видеосалоны – импровизированные кинотеатры, в которых на видеокассетах показывали западные фильмы. Видеосалоны множились, как грибы. Они появлялись в подвалах, дворцах культуры, спортзалах, подсобках, порой в самых неожиданных местах, везде, где можно было найти розетку для подключения телевизора и видика. На дверях этих заведений вывешивались написанные от руки афиши. Наибольший вклад в дело образования советской молодежи вносили поздние сеансы – те, что маркировались 16+. На них показывали эротику.

Сколько моих сверстников выронило свою невинность в этих салонах! Не потеряло окончательно – именно выронило. После сеансов они поднимали ее с пола, отряхивали и уносили с собой домой, но что-то было уже не так.

У каждого подростка восьмидесятых есть своя история про видео. И, скорее всего, не одна.

Мне было лет четырнадцать. Как-то вечером мы с группкой сверстников отправились подглядывать в видеосалон. Это была еще одна провальная история из моего детства: не полноценно смотреть из зала (нас бы не пустили туда по возрасту), а именно тайком поглядывать снаружи. Тайком подглядывать за показом фильма для взрослых: в таких экстремальных условиях формировалась моя сексуальность. Этот конкретный видеосалон располагался в довольно экзотической локации – на втором этаже здания местного ОВД. Пока внизу работала советская милиция, наверху показывали «Полицейскую академию» – была в этом известная ирония. Чтобы подсмотреть внутрь видеосалона, ребятня забиралась по водосточной трубе на крохотную площадку перед окном. На ней мог поместиться только один человек.

Доступ к эротике был организован у нас в духе демократизма. На афише публиковалась продолжительность фильма. Мы делили это общее время на количество подсматривающих. Каждый получал свой лимит на просмотр. У нас в компании был мальчик с твердой пятеркой по математике – он и заведовал подсчетами. Затем в «камень-ножницы-бумага» разыгрывалась очередь: кто смотрит первым, кто вторым и так далее. Розыгрыш очереди знаменовал триумф демократических идеалов. В эротических фильмах, в отличие от порнографических, к нашему большому сожалению, люди иногда просто разговаривали, а не только красиво лежали голенькие. В этих фильмах, до сих пор не пойму зачем, предполагался сюжет, так что часть времени на экране не происходило ничего интересного. Случайная очередь на просмотр уравнивала наши шансы увидеть «клубничку».

В мою память навечно врезалось название того фильма: «Эммануэль едет в Канны». Нас было человек десять, фильм длился девяносто минут, каждому назначили по девять минут. Мне выпало смотреть где-то посередине – неплохой жребий, с высокой вероятностью «прекрасного». Десять суровых маленьких мужчин молча сменяли друг друга в ночном мраке на боевом посту у зарешеченного окна. Это было наше окно в Европу.