Мемуары младенца - Олег Батлук

Как же я тогда страдал по ней…

И вот, много лет спустя, она прижата ко мне в вагоне метро самой судьбой. При определенном ракурсе наше соседство можно было признать адюльтером. Вот только уже не надо.

Не то чтобы совсем не надо. В моем возрасте еще совсем капельку все-таки надо. И не то чтобы одноклассница была нехороша. Отнюдь, удивительно хороша, как будто я вместе со своими заодно прожил еще и ее годы, и все, что должно было отразиться на ней, отразилось на мне.

Уже не надо – в метафизическом смысле. В том вагоне мы с ней были друг для друга чужаками в большей степени, чем незнакомцы вокруг нас. Потому что между нами лежала пропасть нашего детства.

Иногда мне кажется, что судьба – это такой почтальон Печкин. Вам посылка, только я вам ее не отдам, потому что у вас докУментов нет.

А когда докУменты есть, уже слишком поздно. И почтальон Печкин может катиться на своем велосипеде на все четыре стороны…

Однажды теплым весенним деньком мы с другом детства Семой проходили мимо бывшего кинотеатра «София» в Измайлово. Его как раз незадолго перед тем снесли. Остановились, созерцаем руины.

На контрасте с теплым весенним деньком мне взгрустнулось, и я признался Семе:

«Вот здесь я первый раз поцеловал девочку…»

А Сема вместо того, чтобы поддержать ностальгически накренившегося товарища, возьми да ляпни:

«Слушай, Батлук, мы недавно проходили мимо твоего разрушенного детского сада, и тогда ты мне втирал, что ты там первый раз поцеловал девочку. Ты определись уже».

Черствый сухарь, как все мужики.

Что я могу поделать, если мой первый поцелуй так и преследуют разрушения.

Я всегда подозрительно относился к формату встречи выпускников. Все эти мушкетеры двадцать лет спустя, хромой Д’Артаньян, спившийся Атос, Арамис с тремя ипотеками… Соберутся скукоженные сухофрукты и давай вспоминать, как они висели на деревьях в саду молодости.

Один мой приятель рассказывал, как он ходил на встречу одноклассников. Встреча проходила в банкетном зале ресторана. В ресторане оказалось несколько банкетных залов, все заполнены. Он их обошел и своих не нашел. Подумал, что встреча в последний момент отменилась, и ушел. А встреча не отменилась. Его одноклассники сидели в одном из залов, куда он заглядывал. Просто приятель никого не узнал. И его никто. Хотя с некоторыми в юности он целовался в щеки.

Но однажды я все-таки изменил своим принципам и пошел. На встречу одноклассников.

Шел я туда в смешанных чувствах. Со многими я не виделся очень давно, лет двадцать, как истинный мушкетер.

В итоге сухофруктом из всех собравшихся одноклассников оказался только один человек. Я.

Все остальные – девушки, любимая учительница и даже мои ровесники мальчики – выглядели ровно так же, как я их оставил в своей памяти за школьной скамьей. То есть молодыми и прекрасными. Как будто их заморозили в криокамере, как Сталлоне в фильме «Разрушитель», и выпустили за пять минут до нашей встречи в районе станции метро «Семеновская».

Я их всех немедленно искренне возненавидел за то, что на их фоне я сразу стал выглядеть как герой знаменитого стихотворения «клен ты мой опавший, клен заиндевелый». О чем я им сразу и прошелестел.

По пути на это собрание я с горьким привкусом прокручивал в голове сценарий посиделок, при котором через полчаса после их начала люди один за другим станут спешить домой, под разными предлогами, вроде «ой, кажется, у меня молоко убежало, до встречи через двадцать лет».

В результате мы засиделись до четырех утра. Было совершенно очевидно, что мы не хотели отпускать друг друга. Понимая, что, возможно, отпускаем друг друга еще на двадцать лет. А при плохом раскладе – и на гораздо больший срок. На катастрофически больший.

Я сидел среди ребят и не мог разобраться в этом эффекте. За первые полчаса, в течение которых, как я предполагал, мы должны были разбежаться с постными лицами, моя душа поднялась на лифте с нулевого этажа смутных воспоминаний об этих людях на вершину небоскреба любви к ним.

И я не пью. Да и если бы даже пил, за полчаса накидаться до небоскреба любви – не тривиальная задачка.

И я понял, что она, эта любовь, всегда была там все прошедшие годы.

До того вечера я свято верил в то, что живу в коперниканской системе мира: моя планета гордо и самодостаточно вращается вокруг Солнца по своей орбите.

На встрече открылось другое. На самом деле я жил по древней мифологии. И моя гордая и самодостаточная планета покоилась на слонах. На невидимых слонах. На невидимых слонах тех людей, которые однажды пришли в мою жизнь и наполнили ее и остались в ней навсегда, о чем я в своей гордости и самодостаточности совсем забыл. Эти люди – звезды, красные гиганты, чья значительность в моем космосе не уменьшается от удаления от них.

Все они, эти слоны, тихие труженики моего счастья, не дают моей планете сорваться с резьбы орбиты и улететь в межзвездную черноту, незримо поддерживая меня громадиной своего существования.

Я точно помню момент своего взросления. Это случилось именно одномоментно, секунда – и скомканный кокон ребенка лежит под ногами.

Мне было шесть. Я проходил мимо трансформаторной будки неподалеку от дома, и тут что-то щелкнуло. Словно кто-то включил надо мной свет. Или, наоборот, выключил. Словно чья-то теплая рука опустила меня на землю, и я пошел ковылять сам. А земля под ногами твердая и холодная.

С того момента и дальше я помню все. До него – тишина глубокого космоса.

Я потом часто мысленно подходил к той двери, захлопнувшейся навсегда у трансформаторной будки. Прислушивался.

Меня не покидало щемящее чувство, будто я оставил в замке ключ. С обратной стороны.